В том, как произнес граф последнюю фразу, Даниэлю почудилась какая-то неясная угроза, и, взглянув на Лили, он понял, что не его одного слова Пассавана обожгли, как кипящая сера. Лили опустила взгляд, склонила голову, точно прося прощения, и Пассаван, увидев эту маленькую покаянную пантомиму, не удержался от хохота:
— Ладно, ладно, это все в прошлом. А будущее, я не сомневаюсь, вас ждет исключительно блестящее.
— Вы очень добры, — с усилием выговорила Лили, и Пассаван наконец выпустил ее, повернулся к стоящей перед ним тарелке с фруктами.
— Хотя бы приоткройте завесу тайны, — попросил он, с хрустом разгрызая дольку яблока, запивая ее глотком шампанского и закрывая глаза в гримасе неподдельного удовольствия, — в каком амплуа вы видите себя на будущий год? Я думаю, Буфф дю Нор с радостью предложит вам еще один контракт.
В этот раз Лили не смогла так умело, как обычно, справиться со своими чувствами; пользуясь тем, что Пассаван как будто не смотрит на нее, она обернулась к Мадам, безмолвно сидящей на стульчике за фортепиано, и метнула на нее взгляд, полный смятения; та, впрочем, не повела и бровью, только мелко и раздраженно мотнула головой, напоминая Лили, чтобы та не отвлекалась от гостя.
— Я… я не знаю, месье, — сказала Лили, потерянная, будто выброшенная с борта корабля в океан. — Возможно, мне придется оставить сцену… на время…
— Что?
Пассаван выронил на пол десертную ложечку, которой соскребал со дна миски остатки нежнейшего, пышнейшего бланманже; его друзья — двое молодых людей, одетые в одинаково ладно скроенные, но потертые фраки, — отвлеклись от курения папирос и неспешной беседы с Алиетт, Аннет и Сандрин, чтобы посмотреть на Лили так, точно она произнесла самое омерзительное богохульство.
— Оставить сцену? — простонал Пассаван горестно. — Боже, еще и вы! Скажите, что вы пошутили! Неужели вы действительно хотите уйти!
Ошеломленная и не знающая, что сказать, Лили отодвинулась от него и обхватила себя за локти, замыкаясь, защищаясь; Даниэль успел заметить, как Мадам мимолетным жестом закрывает глаза ладонью — возможно, она тогда уже представила, что может случиться, но предотвратить это не имела желания или возможности.
— И что же, — проговорил граф, явно приходя к самым неутешительным выводам из всех, что позволяло сделать сложившееся положение, — выходит так, что сегодня я последний раз могу насладиться вашим чудесным обществом?
Лили кивнула ему. Даниэль увидел, что бледнеет не только ее лицо, но и шея, плечи, даже руки. Граф же, на секунду теряя к ней интерес, коротко обернулся к Мадам.
— Вы должны были предупредить меня. Неприятно получать такие сюрпризы в последний момент.
— Как и мне, — процедила она сквозь зубы, и никто не стал уточнять, что она имела в виду. Никому не оказалось до этого дела: Лили сделала короткое движение, будто хотела подняться из-за стола, но Пассаван, успев схватить ее запястье, притянул ее обратно, заставил сесть на место, и Даниэль увидел, как в глазах его метнулось жадное, хищническое выражение.
— Ну что вы, цветочек мой, — обиженно протянул граф, сжимая руку Лили до того, что костяшки его пальцев налились белым, — за сегодня мной уплачено сполна, разве нет?
Должно быть, он причинял ей боль — Даниэль мог лишь догадываться о том, как на деле крепка его хватка, — но она не вскрикнула, не выказала никакой жалобы, как не делала никогда, что бы ни творили с ней — на глазах Даниэля и тогда, когда он предпочитал отворачиваться. Ему почудилось на миг, что из-под руки Пассавана ползут, затягивают ее кожу уродливые темные пятна — следы других рук, требовательных, грубых или изображающих ласку. Сколько было тех рук? Даниэль давно уже предпочитал не думать об этом, но сейчас видел с необычайной ясностью, как они окружают, сминают Лили, и в конце концов погребают ее под своей шевелящейся массой, не оставляя от самой нее ничего.
— Вы правы, — только проговорила Лили очень тихо, а в следующий момент руки Пассавана с неожиданной силой рванули на ней платье.
Ничто в зале не изменилось. Ни один из присутствующих точно не видел того, что происходит прямо перед его носом — Мадам отвлеклась, чтобы перелистнуть лежащие на фортепиано ноты, Алиетт, Аннет и Сандрин обсуждали с друзьями графа тему столь животрепещущую, что ни у кого из них не возникло желания даже повести ухом. Лили, оставшись почти полуобнаженной, не попыталась прикрыться; Пассаван усадил ее себе на колени, впился губами в ее оголенное плечо, и она снесла это молча — вглядевшись в ее лицо, Даниэль увидел, что оно лишено всякого выражения, как нераскрашенная гипсовая маска, а глаза, широко распахнутые, напоминают сейчас пустые ледяные провалы.
— Оставь ее.
В первый миг Даниэль не понял, кому принадлежали эти слова, и лишь затем осознал, что произнес их сам. Больше таиться не было нужды — выйдя из-за стола, он стремительно сократил расстояние между собой и графом до нескольких шагов и на ходу вытащил из нагрудного кармана купленный сегодня днем, успокаивающе тяжелый револьвер. Зал мгновенно застыл; Лили, не без усилия подняв голову, посмотрела на Даниэля так, будто перед ней было привидение.
— Отпусти ее, — повторил Даниэль, ничего не взвешивая и ни о чем не размышляя, руководствуясь одним лишь инстинктом, который до сей поры ему удавалось взнуздать только каким-то чудом. Пассаван ошарашенно посмотрел на него, затем на оружие в его руке. Лили, пользуясь секундой замешательства, сделала попытку ускользнуть, но стоило ей сделать шаг в сторону, как граф снова перехватил ее.
— Друг мой, — произнес Пассаван, улыбаясь; должно быть, он не поверил, что Даниэль способен сделать выстрел, и это убеждение сыграло с ним дурную шутку, — ты, должно быть, перебра…
Даниэль выпустил в него две пули. Пассаван упал, заливая кровью паркет; Аннет едва не завизжала, но оказавшаяся рядом Сандрин зажала ей рот рукой. Лили осела на пол, точно ей подрубили колени. Остальные остались недвижимы — особенно Мадам, наблюдавшая зачарованно за тем, как расползается из-под нелепо раскинувшегося тела алое, поблескивающее в свете люстры и густо пахнущее металлом.
— Вы были правы, — медленно, едва ли не сонно произнес Даниэль, переводя на нее взгляд. — Это не сложнее, чем разрезать яблоко.
И направил дуло револьвера прямо Мадам в грудь.
Секунда была из тех, что длятся целую вечность; казалось, даже часы, выложенные на стол кем-то из друзей графа, замедлили свой ход.
— Неужели, — Мадам говорила твердо, но из лица ее мгновенно убежала вся кровь, — неужели ты это сделаешь? После всего?
Даниэлю нечего было ответить. Пистолет в его руке заходил ходуном, но расстояние между ним и Мадам было слишком малым, чтобы промахнуться; лицо молодого человека страшно исказилось, как у одержимого, но выстрелить еще раз он так и не смог. Вместо этого он обратился к Лили, все еще сидящей на полу у недвижимого графа и, как можно было судить по ней, полностью отрешившейся от происходящего.
— Лили!