На верхней палубе было холодно. Над темно-серым морем, почти сливавшимся по цвету с медленно светлеющим на востоке небом, плыла прозрачная белесая дымка, извиваясь на пробирающем до костей ветру, и Катрин невольно запахнула камзол при первом же порыве с кормы. С квартердека доносились мужские голоса и смех.
— … его не остановит. Корабль Его Величества «Разящий» прибыл в порт, и губернатор обязан принять капитана даже в полночь.
— При полном параде и за накрытым столом. Чтобы господа могли насладиться лучшим вином, пока мы будем драить палубу в наказание за свое неуважение.
Катрин подошла к левому трапу, ловя себя на том, что внимательно прислушивается к этому низкому глубокому смеху, и начала осторожно подниматься вверх, чувствуя себя крадущимся в зарослях охотником, боящимся спугнуть беспечно пьющего из ручья оленя.
— Мадам, — учтиво склонил голову второй лейтенант, заметив ее первым — что показалось Катрин немного парадоксальным — и улыбнулся. — Вы застали нас врасплох.
— Мне не спалось, месье, — сказала Катрин, чуть подняв уголки губ. Не столько в ответ на приветливость одного мужчины, сколько на то, как старательно избегает ее взгляда второй. — И я не знала, что лейтенанты тоже исполняют обязанности рулевого.
— Он не смог удержаться. Обещайте не говорить капитану, Его Великолепие не доверяет свою красавицу кому попало, — хмыкнул лейтенант и, заметив многозначительный взгляд и не менее многозначительное движение бровей, улыбнулся вновь, теперь приняв извиняющийся вид. — Прошу меня простить, мадам. У меня… дела в трюме. Пойду проверю наших голландских друзей.
Катрин проводила его взглядом и сделала еще один шаг, сложив руки за спиной.
— И каково это — вести такой корабль к горизонту?
Джеймс бросил на нее взгляд из-под шляпы — взгляд совсем не того сурового офицера, каким он, верно, хотел казаться — и, помедлив, протянул руку ладонью вверх.
— Вы хотите скомпрометировать меня, лейтенант? — спросила Катрин, не сумев сдержать улыбки, и приняла предложенную руку.
— Ничуть, мадам, — ответил Джеймс и отступил на шаг в сторону. — Легче, — сказал он, когда Катрин сжала пальцами одну из рукоятей штурвала. — Она очень… чуткая.
— Я учту, — ответила Катрин, кладя вторую руку на штурвал, и помедлила, прежде чем заговорить вновь. — Я… не делала подобного прежде.
Джеймс бросил на нее еще один короткий взгляд из-под шляпы. Конечно же, понял, что она говорила отнюдь не о штурвале.
— Мне никогда не хотелось, — продолжила Катрин, переводя взгляд на медленно светлеющий горизонт, — сделать подобное. Но я знаю, о чем ты думаешь.
Он молчал несколько мгновений, показавшихся ей невыносимо долгими, словно собирался с мыслями, а затем положил руку на штурвал, почти коснувшись пальцами ее ладони.
— Не знаешь.
— Знаю, — заспорила Катрин. — Нетрудно догадаться, что…
— Я думал, — ответил Джеймс, не дав ей закончить, — о том, как вышло, что ты стала женой человека, которого, очевидно, не любишь.
— Не люблю, — согласилась Катрин. — Он меня тоже. Ревнует, как любой муж, но этот брак с самого начала был лишь договором между двумя… деловыми людьми.
— Договором? — повторил Джеймс, и она повернула голову, пытаясь разглядеть цвет его глаз. Серо-зеленые при свете дня, нефритовые в пламени свечи, в сумраке они становились угольно-серыми, почти утрачивая красивый зеленый отлив. — Но для чего понадобился… подобный договор?
Катрин недовольно дернула краем рта, с трудом удержавшись от того, чтобы отвести взгляд.
— Для того, чтобы исправить хотя бы часть моих ошибок. Боюсь, история моего падения стара, как этот мир, и ничуть не занимательна.
— Падения?
Она помолчала, всё же отведя взгляд, но чувствуя — ощущая едва ли не каждым дюймом кожи, — что он по-прежнему внимательно смотрит на ее лицо, замечая малейшее движение губ и глаз.
— Мне было шестнадцать, когда умерла моя мать. Роды оказались тяжелыми, а она была уже немолода, и ждала, как оказалось, близнецов. Одна из девочек тоже не выжила, а вторую отец назвал в честь матери, словно пытался хоть как-то… восполнить потерю, — она говорила сухо, не слишком удачно подбирая слова и прекрасно понимая, что никого не обманет своим равнодушным тоном. Его — уж точно. — Они очень друг друга любили. Отец пережил ее всего на полгода. Просто… высох от горя. Мы думали, что справимся, но… Три бестолковые девчонки с младенцем на руках, не имевшие ни малейшего представления о том, как управлять плантацией, совершенно не разбиравшиеся в отцовских бумагах и счетах… Едва он умер, как наш дом наводнили визитеры, уверявшие, что мы по уши в долгах. Что у нас отберут земли, отберут дом, отберут все деньги до последней монетки, и мы окажемся либо на улице, либо в портовом борделе.
— И никто…? — осторожно спросил Джеймс, и Катрин на мгновение крепко сжала губы.
— Ну почему же? У отца был друг. Вдовец, с чьими детьми мы играли в детстве. Он с радостью откликнулся на нашу просьбу о помощи и разобрался со всеми кредиторами. Во всяком случае, он нас в этом убедил. Вот только… помощь была не безвозмездной. Одна из нас должна была заплатить. И что, пожалуй, смешнее всего, он повернул это так, что я радовалась. Я… — она осеклась, глубоко вдохнула холодный воздух и продолжила всё тем же сухим ровным голосом. — Я была счастлива, что мы так легко отделались. Пока не поняла, что жду ребенка. Вот так глупо, с первого же раза, хотя я… даже не думала, что так бывает. Дура, что с меня взять? — выплюнула Катрин, не совладав с голосом, и почувствовала осторожное прикосновение к руке. — Разумеется, он не собирался на мне жениться. И выразился предельно ясно, сказав, что его женой станет только порядочная женщина. Не такая, как я. Тогда я бросилась в церковь. Понадеялась на христианское милосердие. Но блудниц, как известно, побивают камнями. Анри был там, когда священник принялся распекать меня, напрочь позабыв о таинстве исповеди. И Анри… пришел, когда я рыдала на церковном кладбище, не зная, у кого мне просить помощи теперь. Он предложил выход, который устраивал всех. Нет, — добавила Катрин, догадываясь, о чем думал в этот момент Джеймс. — Ребенка я не доносила. Потеряла в тот же вечер и была счастлива, да простит меня Господь. Но Анри не отказался от своего слова, когда я рассказала ему об этом. И я благодарна ему. Но полюбить так и не смогла.
Для любви ей требовалось больше, чем одна лишь благодарность. Требовалось… почувствовать дрожь от одного только прикосновения к руке. Ощущать каждое его прикосновение даже спустя часы после проведенной вместе ночи. Она отчаянно нуждалась в том, чтобы при одной мысли о нем ее захлестывали страсть и нежность одновременно. Она… хотела узнать, насколько тяжело ей будет сдержать неожиданно навернувшиеся на глаза слезы, когда он вдруг скажет — едва слышно, но в голосе не будет ничего, кроме сочувствия и нежности, — что тому, кто посмел причинить ей боль, следовало быть убитым на дуэли.
Тяжело? О, нет. Это было невозможно.
— Я верю, что Бог покарает его за то, что он сделал, — ответила Катрин, всё же пытаясь сморгнуть эти слезы. — Если уже не покарал.
И склонила голову, прижавшись щекой к его плечу. Даже если кто-то и разглядит их в темноте… Что ж, пусть смотрит, ей было всё равно.
Джеймс молчал до тех пор, пока небо не посветлело до жемчужно-серого цвета, а горизонт не превратился в яркую белую линию.
— Тебе ни к чему сходить в первом же порту. На военном корабле безопаснее. Я поговорю с капитаном.
— Я не хочу…
— Я хочу, — отрезал он нетерпящим возражений тоном. И положил руку ей на плечо, словно хотел укрыть ее в этом объятии от целого мира.