И предполагалось, что жена не должна была даже усомниться в этом решении.
Когда она наконец вышла из темного негостеприимного дома — эта негостеприимность, казалось, ощущалась физически, каждым дюймом кожи, — улицы города уже погрузились в густую, будто вязкую и масляную темноту. Катрин сделала глубокий вдох, чувствуя, как наконец отступает тошнота, надвинула шляпу пониже — пусть она едва ли могла сойти за мужчину даже в таком мраке, — но успела сделать всего несколько шагов прочь от дома месье де Вильре, когда в темноте выросла еще одна тень. В первое мгновение Катрин не удержалась от громкого испуганного вздоха. Затем охнула вновь и почти прошипела, задыхаясь от возмущения:
— Ты следил за мной?!
— Сопровождал, — последовал лаконичный и ничуть не успокоивший ее ответ.
— Я не просила!
— Я абордажа тоже не просил, — парировал Джеймс, невозмутимо предложив ей руку. Катрин помедлила, но оттолкнуть не решилась. — Я полагаю, что ваши эскапады, мадам, имеют некоторую склонность оборачиваться неприятностями. Как для вас самой, так и для тех, кому не посчастливилось оказаться рядом с вами в этот момент. А потому я предпочту быть начеку.
— Я всего лишь нанесла визит давнему другу семьи, — глухо сказала Катрин, глядя себе под ноги. Не столько из смущения и чувства вины, сколько из-за нежелания увязнуть по колено в уличной грязи с глубокими колеями от карет.
— Будет ли грубым с моей стороны сказать, что я не верю ни единому слову? — судя по тону, он шутил, и Катрин решилась подыграть.
— Почему же не единому? Визит я действительно нанесла.
— Вопрос только, чем это обернется, — шутливые интонации пропали, и Катрин вновь опустила глаза, внимательно вглядываясь в лужи под ногами.
Разговоры начинали заходить в тупик. Всё начинало заходить в тупик. Это должно было закончиться той же ночью, должно было стать лишь случайностью, еще одним коротким приключением на пути домой. Мимолетным наваждением, во время которого не нужно было думать «И что же дальше?». Потому что никакого «дальше» быть не могло. Она должна была отказаться от великодушного предложения остаться на «Разящем», отказаться от ложного чувства безопасности и бежать прочь, возвращаясь в привычный, понятный ей мир. Но вместо этого Катрин мерещилось, будто она провалилась в непроглядный черный омут и теперь слепо мечется из стороны в сторону, не в силах разобрать, где верх, а где низ.
— Джеймс…
— Да?
Что сказать? О чем попросить? Как… выразить словами такую простую и вместе с тем такую сложную мысль?
Я не хочу, чтобы было… так. Чтобы нас не разделяло… едва ли не всё, чем мы владеем. Но единственное, что мы можем сделать вместе, — это пойти ко дну. И я не вправе просить тебя рискнуть.
— Катрин?
— Нет, ничего.
Она молчала, даже когда поднялась по сходням на борт «Разящего», пришвартованного у темного, насквозь мокрого и склизкого причала, и прошла по палубе, едва прислушиваясь к разговорам офицеров.
— Господа, я предлагаю сбежать! Поскольку, сдается мне, наш славный капитан в восторге от гостеприимства местных властей, и до утра мы его уже не увидим!
— Но он спустит с нас три шкуры, если мы не успеем вернуться раньше него! В лучшем случае! Нет уж, джентльмены, я предпочту не рисковать!
— Знаешь, Джим, иногда мне хочется прислать тебе вызов!
— Позволь спросить, за что?!
— За то, что ты слишком правильный!
Катрин спустилась — сбежала — к каютам, преследуемая разносящимся над головой разноголосым мужским смехом. Соблазн запереться в своей каюте и не покидать ее до самого Порт-Ройала становился все сильнее. Или же попросить капитана — умолять, обещая любую награду — сделать крюк и высадить ее на Мартинике. Анри давно уже не пользовался гостеприимством губернатора Суонна и должен был закончить свои дела на Ямайке еще несколько месяцев назад. Разумеется, он ждал жену на Мартинике.
Но она не хотела возвращаться.
Куда мы плывем, папа? — звенел в ушах еще совсем детский голос — ее собственный голос, — когда она мерила тесную каюту шагами. Раз-два-поворот, раз-два, поворот…
Мы наконец-то купили землю, голубка. Чудесную землю в чудесном краю. Тебе там понравится. Там яркие цветы, сочные фрукты…
И море там, я слышала, способно свести с ума любого, — смеялась мать, глубоко вдыхая горький, пахнущий водорослями воздух.
К счастью для нас, любимая, море куда больше любит мужчин. А у нас одни дочери. Уверен, они сумеют устоять.
Одна не сумела. Она стала женой моряка, чтобы спасти остатки своей чести, но однажды, стоя на палубе французского корабля, чье название уже стерлось из ее памяти, она вдруг поняла, что море манит не только мужчин. Она потеряла голову от одиночества и чувства свободы среди этих бескрайних серо-зеленых волн. А затем… вновь от моряка.
Что с тобой, душа моя? Отчего ты грустишь?
О, мама… Я влюбилась в него. У него глаза… как море.
Так неподходяще. Так неуместно. Так… напрасно. Что изменится, если произнести это вслух?
Она чувствовала себя вором — такое знакомое и вместе с тем странное чувство, — будто пробиралась к его каюте тайком, прячась в тенях, а не шла, высоко подняв голову и расправив плечи. И растеряла последние остатки уверенности, столкнувшись с ним в дверях.
— Прости. Я хотела…
— Один момент, мадам, — ответил Джеймс безукоризненно вежливым тоном и сделал рукой приглашающий жест, прежде чем обойти ее и оставить дверь открытой. Катрин не стала спорить и… Остановилась на пороге, будто налетев на стену. Увидев разбросанные по столу бумаги.
Всё, что угодно, мадам. Любая мелочь. Любая случайно услышанная вами фраза. Нам может сослужить добрую службу даже самое незначительное и брошенное вскользь слово.
Любой случайно прочтенный документ. Пусть не в капитанской каюте, но…
Катрин шагнула внутрь, не сводя взгляда с желтоватых пергаментных листов. Если подумать… слышимость на корабле хорошая, а он едва ли станет красться, возвращаясь в собственную каюту. Если рискнуть… Всего шаг, всего несколько строчек…
Катрин подняла руку. Только протянуть, только… Она закусила губу и, помедлив, с силой сжала пальцы в кулак, насколько позволяла длина больно впившихся в ладонь ногтей. Отступила назад, попятилась, словно вместо бумаг узкий стол покрывали беспрерывно шевелящиеся и переплетающиеся в единый клубок змеи и… едва не налетела на чужое плечо, только теперь сообразив, что шаги в коридоре стихли слишком рано. Он не ушел. Он остановился и вернулся, чтобы…
— Ты проверял меня?! — спросила Катрин со злостью и обидой одновременно, на мгновение почувствовав невыносимо острое желание схватиться за пистолет и выстрелить прямо в это спокойное, почти равнодушное лицо.
— Да, — также спокойно согласился Джеймс. — А ты всерьез задумалась, прежде чем отойти. Так что это оказалось нелишним.
— Неужели? — выплюнула Катрин, разворачиваясь и вновь отступая к столу, теперь уже спиной вперед. Не для того, чтобы что-то прочесть, а чтобы выиграть для себя хотя бы несколько дюймов воздуха и пустоты. Безопасности.
— Да, — по-прежнему невозмутимо повторил Джеймс, закрывая дверь в каюту. — Ты сошла на берег с английского военного корабля, и твой… друг наверняка об этом знал. И я вдруг подумал… Если мысль порыться в наших бумагах до сих пор не пришла в голову тебе, то она вполне могла прийти ему. Полагаю, я не ошибся.
Катрин пожалела, что дальше стола отступать было некуда. Не потому, что было что-то страшное в этом голосе или глазах, а потому… что и взгляд, и голос теперь казались искусной актерской игрой. Это отразилось у нее на лице — не могло не отразиться, потому что она вдруг утратила всякую способность владеть собой, — и в спокойном, почти равнодушном голосе неожиданно прозвучали удивленные и даже растерянные нотки.