Мама убедилась, что руки у всех чистые, и выставила на стол дымящиеся миски с наваристым фасолевым супом, тарелки с копченой ветчиной, яйцами, козьим сыром, оливками и чашки с черным кофе.
После завтрака близнецы ушли заниматься своими делами, а работники отправились в поля. Мы остались на кухне вдвоем — я и мама. Потом я вышла во двор, чтобы покормить собак объедками завтрака. Наступило чудесное утро, тихое, свежее и ясное. Собаки были отпрысками тех, которых я знала и кормила в прошлой жизни. Они отскочили от незнакомки, вынесшей им еду, и подошли только тогда, когда я вернулась в дом.
Налив себе еще по чашечке свежего солоноватого чая, мы с мамой сели за стол и стали разговаривать обо всем, что случилось за годы разлуки.
— Скажи, мам, что все-таки произошло с Антонино Калабрезе? — спросила я, выводя узоры на полированной столешнице, как делала в детстве.
Мама ответила не сразу.
— Это было так давно, что я и не помню. Дай подумать. Он, конечно, был не из фермерской братии. Наша жизнь для него не годилась. Он не любил работать, а меня не устраивал мужчина, который так относится к делам. Короче, наши отношения постепенно портились. Мы все чаще ссорились, и он стал допоздна пропадать в городе, в таверне. Начал сильно пить, и чем больше он пил, тем чаще мы ругались. С той ссоры, которая стала последней каплей, прошло, должно быть, лет двадцать.
Да, теперь я припоминаю, это было во вторник. А я-то думала, что забыла. Во вторник днем я пошла на маслодельню — проверить масло. Там стояло две кастрюли с маслом и две-с сыром. Этой потаскухи — доярки, Бальбины Бургондофара, нигде не было видно. Она бросила без присмотра мой сыр и мое масло и скрылась в неизвестном направлении — видимо, чтобы быстренько перепихнуться с кем-нибудь из работников. Я еще подумала: застукаю ее, раз она оставила протухать мое масло и портиться мой сыр. Устрою взбучку ей и ее полюбовнику. Я тихонько прокралась в коровник-тот самый, в котором ты оставила все те бочки с рикоттой, — и там, в дальнем углу, на груде свежего сена наткнулась на наших молодых. Мужик с торчащей вверх голой задницей был никакой не работник. Нет. Розовая задница принадлежала моему муженьку, Антонино Калабрезе.
Я не проронила ни звука, хотя и была вне себя.
Поборов острое искушение сразу же напасть на них, я ничем не выдала своего присутствия. Тихо, как мышка, выбралась из коровника и пошла домой, за папиным ружьем. Я всегда держала его заряженным возле своей постели — на случай появления бандитов. А еще прихватила крепкий кнут.
В коровник я вернулась на цыпочках, вооруженная и в полной боевой готовности. Любовнички все дергались. Одним движением я всунула дуло ружья в задницу Антонино Калабрезе и спустила курок. Эта дура Бальбина не сразу и врубилась, так опьянела от мастерства моего супружника. А когда поняла, что произошло, на ее полное ужаса лицо было любо-дорого смотреть. Я до полусмерти отходила мерзавку кнутом, а потом добавила еще — за бесстыдство.
Твои братья унесли труп и закопали его между деревьями на верхнем выгуле. Зачем нам объясняться с полицией? А в городе сказали, мол, подался обратно в родные края. Больше нас никто ни о чем не спрашивал. Вот так все и кончилось. Конечно, после этого у меня были мужчины, но с возрастом я поняла, что хочу ночевать одна.
Когда мама рассказывала, ее глаза горели.
— Скажи, Роза. — обратилась она ко мне, наливая себе еще чаю, — а что случилось с тем Англичанином, о котором телеграфировал Луиджи?
— Хорошо, что ты заговорила об этом, мама. Давно хочу спросить: откуда Луиджи о нем узнал?
— Он не говорил.
— А что он говорил?
— Только то, о чем я тебе написала. Погоди, я найду его телеграмму. Она где-то здесь.
Затаив дыхание, я ждала, пока мама шарила в огромном серебряном чайнике Бабушки Кальцино, в котором хранила всякий хлам. А вдруг телеграмма разрешит все мои вопросы? Я чуть не лопнула от нетерпения, глядя, как мама извлекает на свет рваные фотографии и ключи от несуществующих замков, сопровождая все это соответствующими полузабытыми историями. В куче высыпанного на стол хлама не оказалось ничего, похожего на телеграмму.
— Мама, где же телеграмма? — напомнила я. Она стала гораздо забывчивее.
— Ах да, телеграмма, — спохватилась мама, выплывая из туманных воспоминаний. — Ее здесь нет. Наверно, я ее использовала, когда разжигала огонь.
Я чуть не закричала. Телеграмма могла стать ключом к тайне, волновавшей меня все это время. Что Луиджи узнал про Англичанина? И откуда? Что их связывало? Имеет ли Луиджи отношение к исчезновению Англичанина? Знает ли, что с тем случилось?