Порезав и посолив баклажаны, я на время оставила их, чтобы вышел горьковатый сок. Пока ждала, порубила на старом столе лук, немного помидоров и сельдерей. В моих натренированных руках лезвие ножа превратилось в быстро мелькавшую тень. Я мстила за Бартоломео, чья юная и прекрасная жизнь бессмысленно прервалась таким же ножом. Я мстила за Англичанина, потому что чувствовала: его уже нет в живых.
А еще я мстила за себя, за то счастье, которое у меня снова отняли. Очень скоро овощи превратились в однородную массу.
Потом я обжарила баклажаны в мамином лучшем оливковом масле и выложила их сохнуть, пока жарила щедро посоленный лук с помидорами. Когда соус загустел, добавила пригоршню каперсов, сельдерей, две пригоршни зеленых оливок и оставила все это немножко покипеть. Из кухни на улицу потянулся дивный аромат. Слонявшийся по двору старый Розарио сказал: «О-о! Роза уже дома». Сколько себя помню, Розарио всегда слонялся по двору. Когда придет время, нужно будет здесь его и похоронить.
Наконец я положила в соус баклажаны, немного сахара, плеснула виноградного уксуса и держала на огне, пока уксус не выпарился.
Еле дождалась, когда caponata остынет, и съела его со свежим хлебом. Как же хорошо дома!
Глава 6
Ласковые дни золотой осени становились все короче и прохладнее. Потом начали сереть. Солнце слабело, его лучи больше не пригревали землю. Я уже привыкла к тому, что вернулась в Кастильоне; судьба дописала главу моей городской жизни. И я ничуть не страдала, снова оказавшись на ферме.
Я заметно окрепла на свежем воздухе и домашней деревенской пище. Даже начала набирать вес, сброшенный после несчастного случая. На щеках заиграл румянец, да и выглядела я теперь моложе. Говорят, кое-кто в округе был готов приударить за мной, но я пресекала любые попытки ухаживания как смехотворные. Никогда больше не полюблю. Разве можно сравнить кого-то с Англичанином? Второго такого нет. Пока мои глаза не ослепли, разве могу я польститься на того, кто ему в подметки не годится? Нет, не могу.
Я по-прежнему грезила об Англичанине. С нетерпением ждала ночи, чтобы сбежать от суеты фермерских забот в свою прежнюю комнатку и погрузиться в сладкие сны. Но даже во сне Англичанин все время ускользал от меня. Я стремилась к нему по зыбучим пескам, через пустыни и суровые моря, шла вдаль под палящим солнцем; но стоило мне приблизиться к цели путешествия и с неописуемой радостью увидеть, как он протягивает ко мне руки, — и я тут же просыпалась, не успев к нему прикоснуться. И потом, смертельно разочарованная, хотела вернуться в свой сон, дождаться счастливой развязки, которой меня лишили. Я страстно желала дотронуться до него, почувствовать его, поцеловать, обнять, окунуться в восторг нашего воссоединения. Но чары сна рассеивались, и мое воображение не могло их вернуть. Мне опять остается пустота, холод и одиночество.
Такими были изнуряющие ночи. Дни проходили менее напряженно. Не нужно было преодолевать зыбучие пески и бороться с бурными морями. Только макаронные горы и суповые моря, которые нужно приготовить для проголодавшихся работников.
Пришла зима с ее утренними заморозками и вечерами в la cucina перед очагом, когда все болтали и обменивались сплетнями. Неизменно присутствовал и призрак Бабушки Фьоре, забавлявший собравшихся смешными, а порой и непристойными рассказами о жизни на fattoria прошлом столетии. Иногда Бабушку приходилось выгонять, особенно если приходили гости, — так отвратительно она себя вела.
Последние дни перед Рождеством прошли в суматошной подготовке к праздникам. Как и в юности, я с головой окунулась в ощипывание фазанов, выпекание пирогов, марципанов, кексов и прочих рождественских атрибутов.
Мама наконец приняла решение, какую именно свинью мы принесем в жертву. Честь зарезать ее предоставили мне. Я долго точила ножи, оглашая дом лязгом металла о металл. Пахло раскаленной сталью и моим потом, выступившим от чрезмерных стараний.
Я заколола волосы, чтобы не перепачкались в крови — ее нужно до капельки собрать для приготовления колбас, — и закатала рукава до локтей. Потом, надев резиновые сапоги и кожаный фартук, взяла ножи, пилу, чистые миски, ведра с горячей водой и вынесла все во двор, к загону, где несчастная хрюшка, разлученная с собратьями, ждала моего появления.
Свинья обреченно взглянула на меня, увидела в моих глазах свою смерть и жалобно хрюкнула. С тех пор как я в последний раз резала животное, прошло больше двадцати пяти лет, но волнения я не испытывала. Взяла ее за голову и всадила самый острый нож ей в шею, точно под грудной костью. Почувствовав, что нож уперся в кость, я подсунула его под грудину и углубила еще на пару дюймов, направив острие вверх, к голове. Когда я перерезала артерию, хрюшка вдруг ожила, задергалась и стала лягаться. Из раны фонтаном хлынула кровь, и я тут же подставила заранее приготовленное ведро, чтобы собрать все до капельки для моих колбас. Отодвигала полные ведра и подставляла новые.