Итак, мое предположение верно: подручных Луиджи интересовала не я, а Англичанин. Но почему? Зачем?
Откуда Луиджи о нем узнал? Это может означать только одно: Англичанин был как-то связан с мафией. В конце концов, Луиджи так и сказал. Но что могло быть между ними общего?
Почему Луиджи назвал Англичанина никуда не годным? Что он о нем знал, чтобы составить такое мнение?
Я частенько размышляла над словами Англичанина: что он не скажет мне, куда уезжал из Палермо, когда убили Крочифиссо, и чем там занимался, «для моей же собственной безопасности».
Он сказал: когда опасность минует, он мне все расскажет. Ясно, что это не может быть связано с написанием кулинарной книги. Как жаль, что я тогда не надавила на него, не заставила признаться. Но я была так влюблена, что соглашалась со всем на свете.
Теперь я уже ничего не узнаю: мой брат убил Англичанина. От Луиджи не добьешься ни слова, даже если я смогу найти его в другом полушарии. А еще я знала, что, даже если сойду с ума от всего этого, Англичанин все равно не вернется.
Он мертв. Я давно это чувствовала. Сердце подсказало. Пропавшие никогда не выживают. И все-таки, вплоть до сегодняшнего дня, когда я узнала правду, я тешила себя глупыми надеждами на чудо. Мечтала о том, что когда-нибудь, пусть очень нескоро, мы снова будем вместе. Теперь не осталось даже мечты. Он мертв. Такой живой и полный жизни человек умер. Я силилась представить это, но ничего не получалось. Старалась вообразить себе его труп, чтобы поверить. Разве можно, как пламя свечи, загасить такую сильную жизнь, которая была в нем? Я не могла с этим смириться. И ненавидела Луиджи. Я била тесто так, как будто это лицо моего брата. Со смерти Бартоломео я ни разу не месила тесто с таким остервенением.
Глава 8
На следующий день я отправилась в город: у меня было важное дело к папочке-священнику. Смятение чувств придавало сил моим ногам, и к chiesa я почти подбежала.
Я вошла и увидела падре Франческо возле алтаря, как и тогда, двадцать шесть лет назад, после ночи любви с Бартоломео. Запах ладана, мерцание свечей и статуя плачущей Девы Марии словно вернули меня в тот страшный день.
Годы сгорбили padre, его жгучие черные волосы поседели и поредели. Лицо избороздили морщины, глаза потускнели.
— Здравствуйте, отец, — позвала я с невольной иронией.
— Кто здесь? — он аж подпрыгнул, услышав за спиной незнакомый голос.
— Это Роза.
— Роза? — удивленно переспросил он. — Роза… — повторил задумчиво, себе под нос.
Шаркающей походкой он подошел ближе и впился в меня взглядом замутненных катарактой глаз. Не сразу, но узнал.
— О, дитя мое. Я тебя знаю. Мне знакомо твое лицо, хотя имени не помню…
— Меня зовут Роза Фьоре, — тихо сказала я.
Мне показалось или он действительно на долю секунды потерял самообладание?
— Ах да. Роза. Роза Фьоре. — Он повторил это самому себе, как будто хотел освежить память. — Я знал твоих родителей.
— Вы хорошо знали маму, не так ли, падре?
— Ну да. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что мне нужно кое-что узнать. И я хочу вас кое о чем спросить.
— Понятно. Ну, тогда пройдем в ризницу, дитя мое. Там мы сможем поговорить.
Я сомневалась, стоит ли идти с ним. Странно, но я боялась оставаться с padre наедине. Что-то в священнике пугало меня. И все-таки я последовала за ним в ризницу. Он подошел к скамье, и мы сели.
— Так что же я могу для тебя сделать, дитя мое? — спросил он, лукаво поглядывая на меня. — Ты пришла исповедаться?
— Нет, не исповедаться, — ответила я, растерявшись от того, что воспоминания ничуть его не смутили. Жаль, что тогда я не устроила скандал из-за его поведения. Но на сей раз я пришла с иной целью, и нужно было немедленно собраться.
— Перед самой смертью, — начала я, — мама пыталась мне что-то сказать об отце. Она успела сообщить, что Филиппо Фьоре не настоящий мой отец. Но умерла раньше, чем назвала имя настоящего.
— Понятно.
— Потом я поговорила с моим братом Луиджи.
— Ну и?
— И он сказал…
— Да?
Я сглотнула.
— Он сказал, что мой отец — вы.
Я не отрываясь следила за его реакцией. И остолбенела, когда он начал хрипло смеяться.
— Я твой отец? Ха-ха-ха! Смешно. Очень смешно. — Он все хохотал и хохотал, издавая звук, похожий на шум воды, падающей в водосток.