La cucina тянется по всей боковой стене нашего дома. Вдоль одной стенки стоит большая плита с самыми разными духовками и множеством конфорок. Над ней висит целая коллекция вертелов, шампуров, чайников и котелков.
Стены кухни утратили первоначальный цвет из-за табачного дыма и топления свиного сала, теперь они темно-бурые. Такого же цвета и плитка на полу. Окошки маленькие и расположены очень высоко, чтобы в летнюю жару было прохладно, а в зимний холод — тепло. Зимой на склонах вулкана лежит глубокий снег, и продрогшие работники после трудового дня в полях приходят сюда, чтобы выпить по стаканчику маминого крепкого пива.
В самом центре кухни стоит массивный дубовый стол, принадлежащий нашей семье со времен пирата Паскуале Фьоре. Говорят, будто он был сколочен из обломков палубы его корабля «Герцогиня» после страшного шторма, погубившего и самого Паскуале, и его пиратов.
На этом-то столе я и родилась. В день моего рождения, зимой 1915 года, мама готовила на завтрак sfincionе, и воды отошли как раз в тот момент, когда она месила тесто. Мама осталась одна fattoria — папа и старшие сыновья работали на самом дальнем поле. Помочь или сбегать за подмогой было некому.
Тогда мама влезла на стол и еще до того, как тесто было готово, сама родила меня, перерезав пуповину тем же ножом, которым за несколько секунд до этого готовила филе анчоусов.
Разомкнув тонюсенькие губки, чтобы издать свой первый крик, я продемонстрировала полный комплект зубов с широкой прорехой между двумя передними. Это сочли добрым предзнаменованием. Будто бы Роза Фьоре родилась везучей.
Моя страсть к кулинарии, видимо, связана с обстоятельствами моего рождения. Даже совсем маленькую, меня всегда можно было найти на кухне — я училась своему искусству и готовила кукольные порции блюд в игрушечных кастрюльках и горшочках.
На этом же столе выставляли каждого усопшего из рода Фьоре, обрядив его в лучшие одежды, чтобы родственники, друзья и соседи могли отдать покойному последний долг, прежде чем он отправится в свой последний путь — к кладбищу на холме.
Когда умер Дедушка Фьоре, его тоже по традиции положили на этот стол, и утром перед похоронами я кормила мертвое тело свежими panelle-изысканными пирожками с курицей, которые я отлично умела готовить. Я верила, что они вернут к жизни моего дедушку. И была страшно разочарована, когда выяснилось, что panelle не воскрешают мертвых. На короткое мгновение моя вера во всемогущество еды пошатнулась. А Дедушку Фьоре так и похоронили с жиром на бакенбардах, его беззубый рот был битком набит пирожками.
Глава 6
Для меня не было в новинку после трагедии искать убежища в la cucina, но никто не ожидал от меня такого разгула кулинарного катарсиса.
Я начала с приготовления макаронных изделий: мои ловкие маленькие пальчики вылепливали замысловатой формы ригатони, равиоли, спиралли, спагетти, каннеллони и лингвини. Потом я взялась за соусы с сардинами, анчоусами, цуккини, овечьим сыром, шафраном, кедровым орехом, смородиной и фенхелем. Их я подолгу варила в тяжелых чугунках, и они побулькивали на огне. Имею полное право сказать, что мои макаронные изделия славились на всю округу, и одних ароматов моих соусов, разносимых ветром, было достаточно, чтобы наполнить желудок бедняка.
Еще я пекла хлеб и готовила самые лучшие pane rimacinato, самые вкусные ciabbata и focaccia[5], которые когда-либо пробовали в наших краях. Иногда я добавляла в тесто дикий тимьян или свежий розмарин.
Нежности и воздушности хлеба можно добиться только тщательным и добросовестным замесом, и очень скоро я накачала такие бицепсы и четырехглавые мышцы, что могла бы помериться с некоторыми работниками фермы, а мои грудные мышцы подчеркивали и без того щедрый размер груди.
Однажды поздним вечером, когда я отбивала тесто, звук ударов переполошил других обитателей faitoria: Луиджи, предававшегося любви в одиночку, и маму с Антонино Калабрезе в их супружеском блаженстве.
Мама вскочила с постели, оставив молодого супруга опадать, потому что думала, будто Луиджи опять притащил к себе в комнату шлюху из locanda[6] в Лингваглоссе. В любой другой раз она бы навесила ему оплеух за его грехи, но тогда успокоилась, обнаружив, что он предается плотским утехам в одиночестве.
Мама промчалась по коридору босиком, в распахнутом халате, желая убедиться, что под крышей ее дома никто не творит греха, угрожающего спасению души ее единственной дочери и семерых сыновей.