«Перейдя реку — сожги мосты перед боем, чтобы никто не оглядывался бы назад», — сказал какой-то мудрец.
Огорошенный всем виденным, бросился с переката назад, подскакал к Лабинцам и сорвал их с места командой:
— Бригада-а!.. Широкой рысью за мной — ВПЕРЕ-ОД!
Никто из них не знал и не видел — что было впереди? Даже и начальник штаба дивизии, генерал Арпсгофен. Рассказывать «обстановку» было некогда и не нужно. Каждая минута была дорога. В естественном переживании своей души, как к самой надежной части, я стал перед 1-м Аабинским полком, которым тогда временно командовал мой заместитель, полковник Булавинов. Штаб дивизии в 30 коней был между полками. Полки оставались в резервной колонне, в которой они стояли, ожидая приказаний. И в таком скученном строе Лабинская бригада, чуть свыше 1 тысячи всадников, не считая пулеметных команд, неожиданно, таинственно, молча появилась на перекате и, увидев красных, сразу же в упор обрушилась на них.
Кучная, стройная масса казачьей конницы, 15 развевающихся цветных значков на высоких древках-пиках в одну линию с веселыми белыми «фостиковскими» конскими хвостами на них (12 сотенных, 2 полковых флага и 1 штаба дивизии), при гробовом молчании всадников, густо, напористо оказавшихся на перекате и, не останавливаясь ни на секунду, потоком двинувшихся на красных, безусловно, ошеломила их. Передняя, самая сильная цепь красных немедленно остановилась и «стоя» открыла по казакам сильнейший огонь, а потом, повернувшись назад, стала отходить ко второй своей цепи.
Красные наступали прямо на юг. Положение Аабинской бригады было к юго-западу от них. Поэтому 1-й Аабинский полк своей резервной колонной невольно повернулся при атаке на северо-восток, почти на 45 градусов так, что 2-й Аабинский полк полковника Кротова оказался уступом левее и позади него. Вот почему весь огонь красных и сосредоточился на 1-м Лабинском полку.
Красив и благодатен наш кубанский чернозем для казака-хлебороба, но тогда, в тот роковой момент атаки, его я проклинал безжалостно. Аллюр «рысью» только могли дать наши кони, утопая в прошлогодней жниве.
Вторая и третья цепи красных, повернув назад, стали спешно и в полном порядке отходить к своей походной возвышенности, видимо и не думая И каких-нибудь 400—500 шагов, разделяющих нас
с красными, казались непреодолимыми.
Лошади казаков изнемогали. Боязнь, что полки не дойдут до «шашечного удара», щемила душу. И как последний драгоценный резерв — бросаю в массу:
— ШАШКИ К БОЮ-У!.. В КАРЬЕР-Р!.. УРА-А-А!..
И красивой белой полосой на миг сверкнули сотни обнаженных клинков, и что-то похожее на «крысиные прыжки» обозначилось в колоннах. Казаки ближе и ближе к красным, ближе и первая их цепь, в смятении дав еще один-другой залп, «сломалась» и побежала в беспорядке наутек. Это словно прибавило силы нашим лошадям. Мы уже, определенно, догоняли переднюю цепь красных, но она все-таки бежала, уходила от нас. Я тогда удивился этому невиданному мной раньше сопротивлению красной пехоты, но чувствовалось, что она будет настигнута.
Удивительно осознанные переживания бывают в самые критические минуты. Страха не было совершенно. Было даже интересно, словно на охоте в погоне за зверем, который уже затравлен.
Пулеметные линейки красных, не открывая огня, бросили свою пехоту и понеслись на север в станицу Ильинскую. Снялись с позиции и их четыре орудия. Ушли и они, уклонившись от боя.
Услышав позади себя густой сап лошадей, оглянулся и вижу: 1-й Ла-бинский полк уже не скачет резервной колонной, а, разравнявшись, казаки скачут во все силы своих коней, но так уверенно, так зло, словно волки за ускользающей добычей.
К удивлению своему, вижу, что некоторые из них на своих прытких кабардинцах уже обгоняют и меня. Обгоняет меня с обнаженной шашкой и мой личный штаб-трубач Василий Диденко. Упоенный атакой, он, старый служака, видимо, забыл, что его постоянное место позади своего начальника. Но я его не остановил. Все казаки гикают, кричат и неистово стремятся вперед, чтобы дойти «до шашечного удара».
Мне досадно, что казаки «обгоняют меня». И чтобы принудить свою кобылицу Ольгу к более сильному аллюру, впервые оскорбил ее, эту благородную лошадь, участницу многих атак на Маныче и от Воронежа, щелкнул ее по правой ляжке шашкой плашмя. И она, вздрогнув от неожиданности, только немного усилила свой аллюр. Высокая, крупная донская лошадь с широкими копытами, она на них тащила целую груду грязи, тогда как у кабардинских коней к их высоким и узким копытам «стаканчиком» грязь, казалось, и не приставала.