— В этом всё и дело! Я не понимаю, в каких мы отношениях. Совсем, совсем не понимаю.
Он ещё некоторое время посверлил меня сердитым взглядом, но потом его лицо начало смягчаться.
— Потерпи немного. Скоро всё изменится.
— Опять «скоро»… Морген, морген, нур них хойте. Почему не сейчас?
Конечно, я хотела, чтобы он сказал, что любит. Прямо здесь и прямо сейчас. И тогда все магические клятвы полетели бы в пропасть. И я, возможно, вместе с ними.
— Ещё не время, — принуждённо сказал Кайлеан, глядя куда-то поверх меня. И мне показалось, что он досадует — не на меня, на самого себя.
Значит, всё остаётся по-прежнему — тайны, недомолвки и зыбкая почва под ногами. Я усмехнулась с горечью.
— Как скажете, Ваше Высочество.
Он ответил мягко.
— Чуть-чуть осталось. Потерпи.
— Что мне ещё остаётся делать, Кайлеан Георгиевич…
В этот момент подошёл Дэн с мальчиком лет четырнадцати в белом фартуке. Оба были нагружены снедью. Дэн поставил на стол огромную деревянную доску, которую, мастерски балансируя, принёс на одной руке. На доске покоилась зажаренная нога, по виду она принадлежала некоему поверженному вепрю (я невольно покосилась на скелет и на всякий случай решила не уточнять). Рядом с ногой лежал кинжал устрашающего вида, им очевидно полагалось кромсать мясо, высились горки маринованных овощей и зелени. Дэн тут же исчез, а мальчик расставил тарелки, мисочки с какими-то приправами и соусами, потом принёс кувшин, два стакана и пустую кружку, которую, уходя, перевернул вверх дном и поставил на краю стола.
Я посмотрела на кружку, но переспрашивать не стала. Кайлеан это уловил.
— Здесь так обозначают, что к столу подходить не надо. Ещё рано, но если вдруг кто-то заглянет, нас не потревожат, правило соблюдается неукоснительно. А то налетят с расспросами, никакого обеда не получится.
Саркастическое настроение всё ещё не покинуло меня.
— Удивительно. Я думала, если спрошу, вы скажете, что сие есть тайна великая. Которую мне знать ещё рано, но вы её непременно откроете… после бала… или после морковкиного заговенья.
— После чего? — с живым интересом спросил Кайлеан, берясь за кинжал и приступая к нарезке мяса.
— После морковкиного заговенья. Не представляю, что это такое, но у меня на родине так говорят. Наверное, на морковку иногда находит что-то такое… вроде бы духовно-религиозное. Но, судя по смыслу поговорки, очень редко.
Кайлеан переложил мне на тарелку ломоть мяса, овощей и пододвинул пару мисочек.
— С другими приправами будь осторожна, острые очень. Однако, какую интересную духовную жизнь ведут овощи на твоей родине. Вы там не испытываете угрызений совести, когда употребляете их в пищу?
По мимо своей воли я улыбнулась — не могла на него долго сердиться. Мне даже есть не хотелось, а хотелось только сидеть и смотреть, как героически Кайлеан сражается с куском мяса. Еда у него исчезала с фантастической скоростью.
Через некоторое время Кайлеан оторвал взгляд от тарелки.
— Ты знаешь, что приняла ритуальную позу?
Он был прав. Совершенно неосознанно я подпёрла подбородок кулаком и сидела, уставившись на Кайлеана. Я выпрямилась.
— Неужели я идиотски-жалостливо улыбалась?
— Канонически. Твой портрет можно было размещать на обложке учебника по народным традициям.
На минуту представив свою умильную физиономию в платочке на обложке, я засмеялась.
— Это на уровне инстинкта, я же говорила. С тем, что в крови, бороться невозможно.
— И не надо. Мне нравится.
Кайлеан взялся за кувшин и налил в мой стакан рубиновой жидкости — на треть.
— Вино?
— Лёгкое.
Другой стакан он наполнил до краёв.
Я взяла свой полупустой стакан, посмотрела на его полный и, поддразнивая, сказала:
— Что, Кайлеан Георгиевич, боитесь, что напьюсь и опять сделаю вам непристойное предложение?
Кайлеан Георгиевич в ответ улыбнулся широкой акульей улыбкой, в его зрачках вспыхнули красные точки.
— Рискни.
Мне сразу стало не до смеха.
— Ну? — Его улыбка тоже исчезла, он подался в мою сторону, нависая над столом. Точки в зрачках пульсировали.
Вроде бы зазвенел колокольчик, и вроде бы кто-то зашёл, громко разговаривая, потом смолк, но перед глазами стоял бассейн, до краёв наполненный лавой. Лава ворочалась, булькала и угрожала устроить мне персональный день Помпеи. Пригубив вино — терпкое, но и правда лёгкое, я произнесла:
— У меня действительно появилось предложение. Нам надо расстаться.
Кайлеан выдохнул и откинулся на спинку скамьи, огонь в зрачках погас.
— С чего это вдруг?
— С того.
— Отличное объяснение.
— Потому что с вами… ладно, с тобой… то жарко, то холодно, а я тоже не камень, так понятнее? — Я помолчала, ожидая насмешки — это объяснение было не лучше предыдущего, но он не заговорил, только смотрел на меня исподлобья. — Ты ведёшь свою игру, ожидая неких известий… Очень хорошо. Давай расстанемся до получения этих известий.
— На бал тебе всё равно придётся пойти со мной.
Я раздула ноздри.
— На бал пойду, а больше никуда.
Кайлеан положил руки, сцепленные в замок, на стол и долго их разглядывал. Потом сказал:
— Как скажешь. Какая жалость, что драконятник придётся отложить.
— Драконятник?! — Я распахнула глаза.
— Какая досада… — Кайлеан Георгиевич сокрушённо покачал головой. — На днях из яйца должен вылупиться новый дракончик.
— Дракончик…
— Они смешные такие, когда вылупляются. Следующее вылупление будет только через год. Рождение дракона — это редкое событие.
— Через год… — упавшим голосом повторила я.
После долгого обоюдного молчания, во время которого Кайлеан крутил свой бокал, а я тщетно пыталась обуздать желание посмотреть на настоящих живых драконов, пришлось признать:
— Ладно. Против драконятника мне, конечно, не устоять. Но, между прочим, подлый приёмчик, Кайлеан Георгиевич!
— Меня научили, — немедля отозвался он.
Мои ноздри опять раздулись, но крыть было нечем. Выпрашивая у Кайлеана Дрю, я тоже прибегла к манипуляциям.
— Ладно, от драконятника не отказываюсь. Но сперва договоримся: в дальнейшем обойдёмся без красных огней.
— Каких красных огней? — с искренним недоумением спросил он.
С некоторым напряжением я начала объяснять:
— Таких красных огней. Сначала у кое-кого глаза начинают светиться красным, как горячие угли… — Не хотелось продолжать, но его взгляд оставался вопросительным. — … А потом ты лезешь целоваться!.. А если и не лезешь, то всё равно про это думаешь!
— Так очевидно про что я думаю?
В его вопросе сквозила явная ироничность, но меня это не смутило.
— В определённые моменты — да.
Кайлеан рассеянно пробормотал:
— Мне раньше никто не говорил… — Встретившись с моим немигающим взглядом, он скомкал конец фразы и сказал: — Но я же в зеркало не смотрюсь… в определённые моменты. Откуда мне знать, что происходит с моими глазами?
Раньше ему никто не говорил! В определённые моменты! Впрочем, какое мне дело, кто там и что там ему говорил. И будет ещё говорить. Я забарабанила пальцами по столу, потому что вдруг поймала себя на нелепом, но сильном желании швырнуть что-нибудь из посуды на пол. Чтобы всё разлетелось вдребезги. Как разлеталось вдребезги моё сердце при мысли о том, с кем он был раньше и с кем ещё будет. Я вдруг вспомнила слова Женьки о том, что когда я влюблюсь по-настоящему, всем надо будет спрятаться в укрытии. Выходит, она ещё тогда разглядела во мне что-то такое… Увидев, что Кайлеан наблюдает за моими пальцами, я перестала барабанить и начала похлопывать ладонью по столешнице. Потом перестала дёргаться и выпрямила спину.
— Я буду твоим зеркалом. Давай условимся. Если я подаю такой знак… — я сложила пальцы щепотью, будто держала спичку, а затем дунула на воображаемый огонёк, загасив его, — то ты немедленно берёшь себя в руки и остужаешь голову. Во избежание. Но надеюсь, нам обоим понятно — дело вовсе не в огнях. Это просто сопутствующий симптом. Ещё раз настоятельно прошу — будь джентльменом. Иначе, Кайлеан Георгиевич… — я вздёрнула подбородок (с кем поведёшься, от того и наберёшься), — я буду вынуждена вернуться к обращению «на вы» со всеми вытекающими последствиями.