Соображать, в сущности, было нечем.
— Открывайте ваши врата. Но повторю — если вы меня погубите, вам будет стыдно.
— Да что же это такое! — зашипела крысиная ведьма. — Ступай уже! — Она взмахнула лапой в сторону той самой наглухо закрытой арки, ведущей в седьмой двор.
Я оглядела ворота. Они были обильно размалёваны краской из аэрозольных баллончиков. Среди надписей присутствовало несколько имперских, охраняющих Питер заклинаний, — «Цой жив» и «Зенит — чемпион». Исписанные листы железа закрывали решётку до самого асфальта. Сверху и по бокам решётка прикрывалась не до конца, но по видимым фрагментам было понятно, что между частыми чугунными завитушками сможет просочиться только воробей.
— Но там же закрыто?
— Иди, тебе говорят! — воскликнула крыса. Её взгляд напрягся, глаза блеснули красным, лапа с рунным браслетом повелительно вытянулась к воротам.
Я без энтузиазма похромала в ту сторону.
Куда идти-то, если всё наглухо загорожено?
— К воротам! Быстрее! В правый угол! — снова отрывисто выкрикнула ведьма, словно она была умным болельщиком, а я — недогадливым футболистом.
… Серые тени отделились от стен домов. Я оглянулась и увидела: их было много, и они наступали полукругом. В два прыжка я подскочила к воротам и там заметила наконец, что правый нижний угол железного листа размыт, дрожит и понемногу, с усилием, отгибается, образуя треугольное отверстие размером не больше моей головы.
Перед тем, как начать протискиваться в дыру, я нерешительно сказала:
— А с вами всё будет в порядке?
— За себя волнуйся, — посоветовала ведьма. — Не тормози! — И добавила вдруг севшим старческим голосом, совершенно не похожим на прежний — задиристый и командный: — Не обижай его…
Она стояла, просительно сложив лапки, будто уменьшившись в два раза.
— Кого?.. — в недоумении спросила я.
Но в этот момент крысы рванулись вперёд хищной молчаливой волной, и я, коротко мявкнув от жути, обдирая бока, прорвалась на ту сторону.
Как только я очутилась внутри, железный лист встал на место, и проход в седьмой двор был снова закрыт.
8
Что-то слабо теребило моё подсознание, едва я оказалась в этом месте, но что именно?
Сущность беспокойства, поманив, ускользнула.
Я огляделась.
Подворотня выглядела заурядно, разве что была уж совсем запущенной — старая штукатурка почти вся обвалилась, обнажив тёмно-красный кирпич, и валялась пластами на щербатом асфальте (для меня — с моими нынешними габаритами — эти груды были подобны завалам из ломаных льдин, которые по весне образуют баррикады вдоль береговой линии Финского залива).
Из арки открывался вид на часть внутреннего двора, тоже с виду вполне обычного.
Я осторожно пробралась через завалы, выглянула из-за угла и замерла.
В середине заброшенного, на четверть заросшего бурьяном дворика стоял жёлтый одноэтажный флигель. Дверь во флигель была отворена, а на крыльце сидел, широко расставив босые ноги, человек… вроде бы мужчина… во всяком случае, мне он показался каким-то квадратно-грубым, и его поза была типично мужской.
Я бесшумно продвинулась ближе.
Да, человек определённо являлся мужчиной… в полотняных мешковатых штанах и рубахе… лицо было скрыто разворотом газеты, которую он изучал. Впрочем, оно всё равно бы ни о чём мне не сказало — все людские физиономии казались теперь одинаково смазанными и неопознаваемыми. Но вот газету этот человек держал вверх ногами, если судить по фотографиям.
Что бы это значило?
Рядом со странным читателем на крыльце стояла початая бутылка — по виду пивная, и ещё имелся поднос, на котором горкой лежали куски чего-то волнующего… невыносимо привлекательного… я возбуждённо подвигала ноздрями… это была копчёная курица, разломанная на куски, пахнущая так одуряюще, что ни один афродизиак в мире не смог бы сравниться с этим ароматом по силе воздействия.
И тут я узнала, что в моём животе всё-таки живут бабочки. Только у этих бабочек оказались стальные когти. Бабочки проснулись и принялись порхать, раздирая когтями мои бедные внутренности.
Я судорожно сглотнула и, крадучись, начала приближаться к источнику дивного запаха.
Газета стала медленно опускаться.
Я остановилась.
Нет, это был не мужчина. Это было… нечто.
Сперва показалась макушка, украшенная парой рогов, затем глаза. Рога были ребристыми, толстыми у основания; они закручивались кольцами, но, сделав полный оборот, загибались в другую сторону и угрожающе торчали вперёд острыми концами. А глаза… Глаза были тёмными и без видимых белков… как у животного.
Бояться я уже устала, меня больше беспокоил терзающий голод, наверное поэтому за появлением кошмара я наблюдала несколько бесчувственно.
Чудовище, помедлив, опустило газету и явило себя во всей красе. Нос — выгнутый каким-то мощным бизоньим горбом, как и вся вытянутая морда, порос короткой рыжей шерстью. Но буйная грива, обрамлявшая морду, была густо-чёрного цвета (пряди, свалявшиеся в дреды, были так длинны, что почти ложились на крыльцо). Под носом по-львиному раздваивалась верхняя губа, из-под неё виднелись клыки. Подбородок заканчивался чёрной шкиперской бородкой, которая неожиданным образом придавала несуразному чудовищу толику человечности.
А пожалуй, с меня хватит, всплыла вдруг из глубины гневная мысль. Отращивайте себе зубы, рога, копыта, хоть крылья — нас уже ничем не напугаешь. Спина вдруг сама собой выгнулась дугой, шерсть вздыбилась, и я, прижав уши, хлеща по сторонам хвостом, издавая необыкновенно противные завывания, пошла боком на крыльцо. Я плохо соображала, что делаю, только отметила, что такого гнусного гиеньего голоса я не слыхала отродясь.
Глаза чудища стали как два блюдца, брови полезли на лоб, но с места оно не сдвинулось. Кошмарное существо даже как-то закаменело — наверное, впало в ступор от столь непомерной наглости. Впрочем, мне было абсолютно наплевать. Пусть со мной делают, что хотят, но эта курица будет моей, и точка.
Походкой боевого кандибобера я приблизилась к заветному подносу и вцепилась в гигантскую куриную ногу, которая по размеру была в половину меня. Рывками утянув ногу на доски крыльца, я принялась алчно терзать её прямо на месте преступления.
Это была самая вкусная еда в моей жизни.
Периодически я проверяла — как там монстр? Видя, что он сидит смирно и только таращится на меня круглыми глазами, я в профилактических целях произносила что-то грозно-нечленораздельное и продолжала уминать добычу.
Только когда желудок оказался набитым под завязку, мне удалось оторваться от обглоданной ноги. Стало понятно, почему вволю напившаяся крови пиявка отпадает от жертвы — ей очень, очень, очень хочется спать. Несколько неверных шажков в сторону — и я повалилась набок. Делайте со мной, что хотите, но вот прямо здесь и засну, мелькнула последняя внятная мысль.
Потом пришли сны.
Кто-то осторожно поднял мою бесчувственную тушку и куда-то понёс, и куда-то снова уложил, и волны принялись раскачивать палубу, и горы вдали тоже зашатались, и звёздный небосвод начал вращаться, затягивая море, горы, весь дольний мир в свою воронку…
Потом вращение прекратилось, и я обнаружила себя в прежнем человеческом обличии, босиком, в чём-то длинном белом — вроде сорочки, с распущенными волосами.
Кругом была степь, и кроме меня вокруг не было ни единой живой души.
От горизонта до горизонта степь была покрыта странным чёрным ковылем. Пушистые дымные султанчики траурно поникли, ветра не было совсем.
Я побрела по этой степи (ногам было непривычно и колко), бубня под нос какую-то дикую однообразную песенку без слов, песенку деревенского дурачка, шаманскую колыбельную; долго и тщательно я вглядывалась в заросли, точно зная, что ищу нечто важное, но только спустя время — может быть, несколько часов — заметила на земле еле тлеющий красным уголёк. Уголёк оказался клубочком, я подняла его, и за ним потянулась тускло светящаяся красная ниточка, на ощупь будто шерстяная. Потом нашёлся ещё один такой клубочек, и мне невесть почему захотелось связать обе ниточки.