Она не движется, ждет, но от нее отделяются полупрозрачные фигуры, которые расходятся в стороны, затем по искривленным траекториям, будто их притягивает тяготеющий центр, сливаются воедино у бледного кокона, уплотняются. Пасифия внезапно обнаруживает себя там, рядом с ним, протяни руку и дотронешься до рыхлой поверхности. И рука послушно сгребает бледную субстанцию, которая громко чавкает, и Пасифия с брезгливостью отбрасывает ее в сторону. Внутри кокона что-то есть. Плотное, темное. Пасифия руками рвет кокон, разбрасывает в стороны рыхлые, сочащиеся противной жижей куски и видит то, что должна увидеть.
Ты ведь знаешь, что ему предстоит сделать, некто шепчет ей, он не только твой, он мой, мой, мой демиург, но Пасифия не желает слышать голос отовсюду и ниоткуда, она отмахивается, отгоняет его, надоедливую пчелу. Нет у него никакой задачи, никакой цели, предназначения, кроме того, чтобы принадлежать только ей и только ей…
Свернувшееся в позе эмбриона темное существо. Пасифия осторожно касается его гладкой головы, нежно гладит, пытаясь разбудить, но чтобы пробуждение наступило как можно мягче, постепенно уступая уют сна напору бодрствования. Могучее, мускулистое, словно вырезанное из дерева тело вздрагивает, по нему будто пробегает электричество, по каждому мускулу, сочленению, глаза открываются, встречаются взглядом с Пасифией.
– Ма… ма-ма? – с усилием произносит существо, и вместе с клокочущими звуками исторгает потоки темно-багровой жидкости. И вместе с исторжением с ним происходит жуткий метаморфоз, тело разбухает, наливается силой, но самое жуткое творится с головой. Из нее тянутся, вытягиваются рога, а лицо обретает столь уродливые черты, что только глаза матери могут разглядеть в выпученных, налитых кровью буркалах остатки тех искр, которые принадлежали ее сыну.
Книга II. Ткач восстания
1. Прибытие
Внешняя гидравлика оказалась отключена, и когда перепонка люка лопнула, Ариадна получила болезненный толчок в спину. Внутреннее давление почти вышибло из шлюпа, и если бы кто-то не подхватил, лежать ей на поёлах, как выкинутой на берег рыбке.
С головы сдернули дыхательную маску и бесцеремонно сунули в водоприемник, на сленге космоплавателей величаемый «блевотницей». А как иначе назвать мучительный и физиологически неприятный процесс избавления легких, а заодно и желудка от перенасыщенной жидкости, которой дышишь во время перелета?
– Спа-си-бо… – ухитрилась проговорить Ариадна между приступами рвоты. Она не видела своего добровольного помощника, так как головой торчала в видавшей виды «блевотнице», ее вряд ли кто чистил или дезинфицировал в последнее время. Когда-то блестящий раструб покрывали ржавые потеки, а из сливного отверстия воняло так, что еще больше выворачивало наизнанку.
– С вами всё в порядке? – Голос снаружи обретал в раструбе гулкость.
– Да… да, спасибо. – Она сплюнула остатки красноватой дыхательной жидкости и выпрямилась.
Меньше всего Ариадна ожидала обнаружить себя в центре внимания сотен глаз.
– Кто это? – невольно вырвалось у нее.
– Пожалуйста, прошу вас… – тихий, жалкий голос, осторожные касания. – Шлюп… Нам нужен шлюп…
– Дезертиры, – с презрением сказало огромное черное существо.
И тот, кто хватал Ариадну за локоть, не дожидаясь, пока она освободится от управляющих нитей шлюпа и стащит с головы командный шлем, съежился, отступил на шаг. Однако как и прежде протягивал в горестной мольбе руки.