Аполлон Григорьевич Лебедев, главный эксперт-криминалист Департамента полиции, отличился таким количеством достижений, что был знаменит не меньше оперной звезды, Собинова какого-нибудь. По его учебникам обучались будущие чиновники полиции, именно он создал антропометрическое бюро по системе бертильонажа, которое описывало приметы преступников и заносило их в картотеку. Именно он был непревзойденным знатоком научных методов определения любых веществ, найденных на месте преступления. Именно он разработал собственную методику решения сложнейшей задачи: определения следов человеческой крови. Именно он собирался первым в России испробовать метод дактилоскопии, который только-только применили в Дании в этом году.
Ко всему безграничному списку достоинств добавлялась известная ложка дегтя. О которой широкая публика ничего не знала, а Департамент полиции вынужден был терпеливо умалчивать. А именно: характер гения криминалистики. Ничего более ужасного, вздорного, мерзкого и хамского придумать было невозможно. Только Аполлон Григорьевич мог назвать директора Департамента в лицо дураком, а участкового пристава выбросить в реку Мойку. Но ему все прощалось. Другого такого Лебедева в империи не имелось.
Его появление в Павловске говорило Сыровяткину, что дело имеет особый статус.
— Вот так и познаются настоящие друзья! — закричал Лебедев на всю улицу, помахивая сигаркой. — Прелестно! Иначе не скажешь!
Сыровяткин аккуратно покосился на Ванзарова. Теперь уже этот господин казался смущенным школяром. Как, однако, все гармонично в мире устроено!
— Аполлон Григорьевич… — просительно начал Ванзаров.
— Нет, как это мило! Дорогой друг возвращается в родную полицию — и нет, чтобы занести радостную весточку старику Лебедеву. А что он делает?
— Что? — оторопело повторил Сыровяткин, на которого нацелилась сигарка.
— Вот именно: что он делает? — грохотал Лебедев. — Убегает в какой-то Павловск, как последний жулик, каким и является…
По всей видимости, далее должна последовать сцена примерного наказания провинившегося, Сыровяткин не отказался бы ее посмотреть. Вместо этого Лебедев сгреб в объятия и так не мелкого Ванзарова и душевно облобызал троекратно.
— Как же я рад вас видеть, друг вы мой драгоценный, — сказал он, прижимая к своей мощной груди Ванзарова так, что воздух вылетел из него с тихим свистом.
— И я не меньше, — задыхаясь, отвечал чиновник сыска.
— Ну, и хватит нежностей, — сказал Аполлон Григорьевич, резко отстраняя друга. — Что вы тут натворили?
— Кажется, убил жертву преступления, — ответил он.
— Когда-то надо начинать… Жертву убили? И каким образом?
— Потребовал ввести морфий страдавшей барышне.
— Морфий? Ну-ну… Разберемся. Что за тряпицу прячете?
Ванзаров немедленно передал криминалисту свернутый плащ.
— Одежда жертвы. Прошу осмотреть со всем вниманием.
Лебедев повертел черную материю и бесцеремонно сунул себе под мышку.
— Что для меня приготовили занятного?
— Я бы не хотел готовить ваше мнение, Аполлон Григорьевич. Важно, чтобы вы составили собственное впечатление о том, что увидите.
Лебедев хмыкнул.
— Вот как? Загадочки загадываем… Ну, посмотрим, насколько они крепкие. А где само тело, ради которого меня заставили трястись в мерзком поезде?
— Палата номер шесть, второй этаж, — ответил Ванзаров. — Городовой вас пропустит.
— Мертвецкая на втором этаже? Оригинально. Сразу видно — Павловск. Вот фантазеры! — и попыхивая сигаркой, от запаха которой вздрагивали лошади, Лебедев направился в больницу.
На этом празднике дружбы Сыровяткин чувствовал себя лишним. И даже немного обиженным за иронию в отношении любимого городка.
— Родион Георгиевич, вы меня представите господину Лебедеву? — застенчиво спросил он.
Зная специфическое отношение своего друга к приставам и полицмейстерам вообще, Ванзаров предпочел бы этого не делать. Но сказать прямо не решился. И отделался междометиями.
— Время позднее, а не желаете отобедать? — с надеждой спросил Сыровяткин.
— Желаю, Константин Семенович, очень желаю. Но придется поголодать.
— Как скажете… Какие будут распоряжения?
— Навестим первого свидетеля. Надеюсь, он пришел в себя.
12. Гость всегда в радость
Почтенная Марфа Семеновна с изумлением взирала на то, что творится в ее доме. Супруг ее, Василий Ильич Антонов, вел себя не то чтобы странно, а изумляюще.