— Вечно у меня беда с этой фамилией.
— Ничего, когда-нибудь она и вам пригодится.
— Неужели? — искренне удивился Трупп, видимо не подозревая, что с ним могут шутить. — Интересно узнать…
— Чем могу помочь? — напомнил Ванзаров, указывая на книги: дескать, занят так, что минуты нет свободной.
Трупп разлился извинениями, которые Ванзарову пришлось весьма резко остановить. Тогда Трупп попросил выйти с ним в курительную, где они никому не помешают. Кому можно помешать в пустом зале, оставалось на его совести. Ванзаров счел, что легче согласиться, чем упираться, но в курительную не пошел: запах табака не переносил с тех пор, как бросил курить. Он предложил холл перед мраморной лестницей, поскольку и там кресла имеются.
Вытерпев, когда Трупп освободится от нового потока вежливости, Ванзаров просил перейти к делу. На что тот решился с некоторым усилием над собой.
— Дело такого рода… — начал он, — что мне потребуется все ваше внимание.
— Оно целиком ваше на ближайшие пять минут, — сказал Ванзаров.
— И доверие…
— Располагайте им на тот же срок.
Больше уговаривать не пришлось. Дело было вот в чем. Несколько дней назад, роясь на полках отдела средневековых книг, Трупп наткнулся на потертую папку, по виду современную, которой тут было не место. Не подозревая дурного, он развязал тесемки и обнаружил несколько страниц без обложки и заглавия, по виду вырванных из старопечатного издания.
— Папку украли? — спросил Ванзаров, ожидая неизбежный ответ.
— Да что вы! — испугался Трупп так, будто его выгнали без пенсии. — Папка на месте. Дело в содержании, в текстах.
— Что же в них такого?
— Тексты на старонемецком и более новом немецком языке. События, описанные в них, относятся к семнадцатому, восемнадцатому и девятнадцатому векам.
— Для историка — золотое дно, — понимающе кивнул Ванзаров. — Только это не моя эпоха.
Трупп упросил не спешить. Ванзаров заставил себя сесть на место.
— Я начал разбирать первый текст, самый трудный, — продолжил он. — Страницы сильно повреждены, напечатано плохо и грязно.
— Что узнали нового о жизни в Германии?
— Там описываются преступления, которые происходили в городе Пфальце. Я не в силах передать детали, настолько они чудовищны.
— Жаль, что рукопись так сильно на вас подействовала, — сказал Ванзаров.
— Это не рукопись, — покачал головой Трупп. — Это печатная книга.
— Прекрасно. Я какое имею к этому отношение?
— В заглавии первого, самого старого текста, упомянут чиновник городского магистрата, который предпринял розыски по чудовищным убийствам. В начале второго текста саксонский офицер Карл Ванзархофф, а последний, относящийся к началу девятнадцатого века, озаглавлен фамилией какого-то венского господина без чинов. Вероятно, они тоже занимались расследованиями, я не прочитал до конца.
— Зачем вы мне это рассказываете? — спросил Ванзаров.
— В конце обрывка следует белый лист, на котором напечатано только заглавие, — словно опасаясь чего-то, проговорил Трупп.
— Вам, как библиографу, виднее.
— Дело в том… — Трупп словно набрался сил, — …что там напечатан нынешний год и ваша фамилия…
Глаза его не только слезились и покраснели от нескончаемого чтения. В них мелькал нездоровый огонек.
— Моя фамилия? — спокойно спросил Ванзаров. — Вы уверены?
— Несомненно! Другого Ванзарова среди читателей нет.
— Не хочу вас огорчить… Но какое мне до этого дело?
— Если вы расследуете какое-то преступление… Возможно… Возможно… Я не знаю, как подойти к этому вопросу…
Все было ясно. Ванзаров встал.
— Вы ошиблись, господин Трупп, я не служу в полиции. Благодарю за чудесную историю. Прощайте…
Он сдал набранную кипу книг на хранение и вышел на улицу. Свежее солнце залило столицу половодьем света и радости. Напротив библиотеки Екатерининский сад горел зелеными огоньками первой зелени. Каждый прохожий улыбался, как довольный кот, а дамы под ажурными зонтиками казались первыми бабочками. Призывающими и манящими. Как обычно бывает весной.
Ванзаров не замечал окружающей радости. Болтовня полоумного библиографа больше разозлила его, чем растравила интерес. Но если говорить по чести, то нечто позабытое, особый беззвучный сигнал, Ванзаров ощутил в глубине души своей. Сигнал, которого давно уже не слышал.