— Та самая, ежевичная. Приятель-пастушок с Иды изобрел…
Затем наполнил Аполлон золотые тонкой работы чаши, в знак согласия появившиеся в руках божественных собутыльников. Жидкость оказалась весьма чуждой этим чашам богов: мутная, в чернь зеленоватая и резко пахучая.
— Никому не говорил об этом, а тут скажу, — расщедрился Аполлон, прямо глядя в еще более темные, чем это пойло, в еще более непрозрачные глаза владыки теней.
— Попробуем, — кивнул Аид.
Он влил в себя содержимое чаши, и широко раскрывшиеся глаза его, нет, не прояснились, а как бы темнотой вспыхнули, и рот остался открытым:
— Фу, какая гадость, — изумился, переведя дух, владыка преисподней и даже крякнул. — А как разит!
— Почище адского цветка асфодели в твоем царстве, — хмыкнул Дионис.
— Асфодели в его царстве пахнут отсутствием запаха — поправил Диониса Гермес.
— Правда, — согласился Аид. — Ну-ка, плесни еще…
Вскоре они вновь возникли за столом общего пиршества, вклинившись в паузу разноголосья праздника. Владыка преисподней после приема пастушьего пойла отяжелел, принялся что-то бормотать нараспев, потом вдруг поднял голову и, глядя на Диониса, тоже разомлевшего, с еще более красными, чем обычно, и сверкающими, словно лопнувший плод граната, губами, спросил:
— Ты меня обожаешь?
— Обожаю, — убежденно тряхнул Дионис длинными золотистыми волосами, качнувшимися, словно занавес, как и концы женской головной повязки, обуздывающей эти пышные кудри и прилипающей к его лицу.
— Не бог, а прямо уличная девка, — не преминула заметить Артемида.
— Меня и воспитывали, словно девочку, — дружелюбно заулыбался в ответ ей бог вина, — чтобы от дурного глаза уберечь… Такого, как у тебя, — добавил он.
Аид мутно глянул на Артемиду, обвел непроглядно мутным взором остальных богов и, повернувшись снова к Дионису, пророкотал:
— А все они…
— Пиршество примолкло.
— …И правильно, что ты их запрет нарушил, — продолжал Аид с напором, — умыкнул Ариадну. И эти дураки ничего не заметили.
Назревал скандал. Теперь все смотрели на Зевса, ожидая, как он откликнется на выходку Аида. И что жд уж о нарушении открыто зашел разговор. Правда, никто и не думал, что на Диониса обрушится сколько-нибудь серьезное наказание. Так все чувствовали. И вообще предощущались какие-то иные события, может, даже перемены, шаткость просматривалась в привычной устойчивости. Однако, что и как скажет повелитель богов?
— Не их, а мой запрет, — уточнил Зевс.
— А вообще про меня так в книге судеб написано, — совсем уж обнаглел Дионис.
Все сразу же заговорили, но не о самом проступке Диониса, а о том, что все-то им было известно, что, мол, не слепые. Кто-то тоже сослался на книгу судеб, кто-то обмолвился о том, что у Диониса, по его предназначению, неизбежен божественный контакт с земными женщинами. Дело у него такое.
— В безумстве женщины, превратившейся в вакханку, — подсказала Эвринома, — появляется нечто божественное. Этого нельзя отрицать.
— Я бы даже так определила: женщина по природе своей первородней и ближе к бессмертным, — включилась в подмогу ей и Афродита.
Не удержалась в свою очередь и Эос:
— И все бессмертные готовы с копьями наперевес ринуться к ним на землю.
— С какими копьями? — не понял, как обычно, Арес.
— Не с такими, не с такими, не из твоей оружейной, — любезно пояснила Афродита.
Пиршество разразилось хохотом. Однако Аид не унимался и не повеселел вместе со всеми.
— Ха-ха-ха, — передразнил он богов и богинь. — Бараны и баранихи… Не намного-то вы умней Ареса, а сколько себе заграбастали.
— Аид, сбрось с себя дурман земного зелья, — приказал Зевс.
— Не хочу, не сброшу, — заупрямился владыка теней, — вы меня не обожаете.
— Обожаем! — грянуло пиршество, словно по знаку Зевса, а, может быть, и впрямь по его непроизнесенному повелению.
— Обожаете… — потупился Аид. — То-то у меня только единственно в Элиде и всего один храм, всего один… И тот открывается один раз в году.
— Зато какое событие. Так ли было бы, если бы храм открывался каждый день? Подумай… — образумливал его Зевс.
— И притом — какое важнейшее заведение для людей твоя преисподняя, — вставил свое и Аполлон.