— И ты кого-нибудь уже выбрал из женщин? — спросила Гера.
— Выбрал.
— Зачем же ей ждать, пока ты будешь расти, — всплеснула руками Артемида.
Вопросы Эроту задавали пока только женщины.
— Ей тоже надо расти, — с неким особым значением сказал Эрот и даже будто забыл в этот момент о зайце.
— И кто это? — опередила всех других женщин Афина.
— Не скажу, у нее и так будут крупные неприятности, — ответил Эрот, глянув на свою мать.
— Это уж точно, — не сдержалась Афродита.
— Значит, она земная, — рассудила Гера.
— Пока, — ответил Эрот.
— Имя ее хотя бы все-таки назови, — попросила Артемида.
— Психея.
— Это просто имя? — уточнила Гера.
— Фу, — мальчишески вскинулся Эрот, — не просто имя. Это же будет моя жена.
И тут наступило молчание.
Психея для античных греков — это как для нас, поздних, Душа. Психика, психоз, психология напридумываем мы впоследствии. А тогда Психея — просто Душа. В данном случае с большой буквы. Потому и призадумались боги и богини в чертогах Зевса.
— Значит, Психея будет расти и испытывать всякие трудности, — рассудила Гера.
— Как и я, — ответил Эрот.
— Какие у тебя трудности? — улыбнулась Афродита.
— Стану расти, и трудности будут, — весело произнес Эрот, гладя своего зайца.
— Ну чего пристали к ребенку, — вмешался наконец Зевс. — Иди, мой милый, поиграй с зайчиком.
И Эрот охотно исчез из чертогов всецаря бессмертных.
— Если великий и мудрый что-нибудь учудит, почему бы это не повторить ребенку, — не без язвительности заметила Гера, когда Эрот покинул чертоги владыки бессмертных.
И все, конечно, догадались, что сказанное метит в Зевса.
— Ты чего опять? — уставился на жену всецарь.
— Зевс собирается ждать, пока вырастет Парис, и почему бы Эротику не сделать чего-нибудь похожего, — усмехнулась Гера.
— При чем здесь это? При чем? — отмахнулся от жены Зевс, по-настоящему даже не рассердившись на нее. — Ты-то что скажешь, Гестия? — обратился он к хранительнице домашнего очага, олицетворяющей и незыблемый космос.
— Вольно или невольно, Эрот хочет пробудить человеческие души еще в земной жизни, чтобы они ощутили себя частицами изначальной великой силы, все породившей… Кстати, — добавила Гестия, — как бы люди ни относились к нам, к своим богам, в глубине своего сознания они ставят во главе всего эту изначальную силу, познать которую невозможно.
Гестия произнесла это спокойно, размеренно, словно само собой разумеющееся. Боги же, собравшиеся в чертогах всецаря, как-то сразу присмирели.
Только воинственный Арес сердито проворчал:
— Эти мотыльки, живущие мгновенье…
— И бессмысленно летящие на свет, — презрительно добавила Артемида.
— Да, — согласилась Гестия. — Летящее на свет их познание несовершенно. Свет их больше слепит, чем открывает им нечто. Ослепленные, они и о душе своей забывают. Желая знать, они утрачивают способность чувствовать то, что породило всех нас.
В чертогах Зевса прошелестел вздох облегчения, и боги несколько оживились.
— Они и душу свою, когда она покидает человека, представляют в виде птицы, — улыбнулся Гермес.
— Или дыма, — хихикнул Аполлон.
— Или просто испарения, — уже громко хохотнул Арес.
— Однако…, — произнесла Гестия и остановилась, словно задумалась.
— Что «однако»? — не выдержал Аполлон.
И вопрос этот мог сорваться с уст любого из бессмертных.
— Однако, — повторила Гестия, — мы, боги, расставлены по своим местам по сути именно так, как хотят люди — в соответствии с их людскими побуждениями, представлениями и занятиями.
— Ну и что, — возразил Зевс, — надо же как-то выстраивать порядок…
— Пожалуй, это верно, — согласилась со всецарем Гестия, — как верно и то, что люди еще очень долго будут обретать себя… Очень долго… Однако…
— Опять «однако»…
Теперь это вырвалось у самого Зевса.
— Однако, — опять повторила Гестия, — кроме людей, существуют и низшие боги, и совсем простые бессмертные. Им не нужно знания, но в них тоже пробуждаются невинные и грубые души. Вот эти-то беспечные дети матери Геи вырвутся на свободу, и пошатнутся жилища олимпийских богов…
Ненадолго снова наступило молчание.
— Я все сказала, — заключила, наконец, Гестия и следом за Эротом покинула чертоги всецаря бессмертных.
— Ну с этим-то мы справимся, — угрюмо пророкотал Зевс.