Это же надо - трое великовозрастных оболтусов заблудились в детском лабиринте. Да, именно так. На входе стояла табличка, приглашающая всех желающих от 0+ и старше. Вот уроды, блин! Какие же эти испанцы ленивые, давно пора было бы вывести туристов на воздух. Не удивительно, что Вика запаниковала. Аня сама была уже на грани. Когда-то в детстве ей пришлось сорок минут просидеть одной в застрявшем лифте. Тогда она продержалась благодаря своей феноменальной памяти. Читала вслух, “c характером” как велела их учительница по литературе, старомодные стишки о любви великих русских поэтов, в основном африканского и шотландского происхождения. Вот и Хосе туда же - великая и загадочная русская душа. Хорошо мол, что ваша страна возрождается, а то американцы возомнили себя властелинами мира. Ничего-то он не понимает, этот мальчишка. Вот была бы тут мама, она бы ему быстро растолковала и про возрождение, и про коммунизм, и...
Ход ее мыслей был неожиданно прерван. До того наглухо запертая дверь распахнулась сама собой, и из-под нее потянуло горьким дымом вперемешку с чем-то тошнотворно-сладким.
***
Лео отстал от друзей, засмотревшись на старика в инвалидном кресле. На том было черное, наглухо застегнутое пальто и черная же фетровая шляпа. Он явно контрастировал с толпой туристов - изнывающих от жары семейных пар, навьюченных рюкзаками и детьми, и шумной европейской молодежи в разноцветных шортах и майках. Кресло толкала перед собой молодая католическая монахиня, в облачении ослепительно синего цвета. Лео настроил свой телевик на эту колоритную пару и сделал несколько снимков. Монахиня, похоже, заметила папарацци, но только сдержанно улыбнулась ему и продолжила неслышную ему беседу. Старик ничего не ответил на ее пространную тираду (Лео показалось, что монахиня говорит о нем и его нахальной фотоохоте). По неподвижному восковому лицу старика, полускрытому темными очками, было неясно, слышит ли он вообще девушку.
Шляпа была такая же древняя, как и сам старик. Что она фетровая, Лео предположил, вспомнив рассказы бабушки о былых временах. Та еще помнила богатых французских родственников - эмигрантов из послереволюционной России, а дома у бабушки хранились, пропахшие нафталином, белые бальные перчатки до локтя, пожелтевшие от времени, театральный черепаховый бинокль и прочие осколки прошлого. Таким же осколком показался Лео и этот старик. Странная парочка оказалась совсем рядом с ним, и старик раскрыл перед собой газету, пестрящую заголовками на испанском о кризисе мигрантов и последнем предупреждении мирового сообщества “империи зла”.
Старик вынул из кармана пальто лупу, чтобы лучше разглядеть заголовок и негромко выругался: “Puta madre”. Луч солнца, пойманный лупой, прожег газету на портрете тонкогубого политика. Лео бросился им навстречу, чтобы помочь старику-инвалиду, но тот с недоумением посмотрел на парня и протянул аккуратно сложенную пополам и абсолютно целехонькую газету.
Лео помотал головой, отгоняя от себя наваждение, и повернул в сторону очереди в комнату кривых зеркал, или куда их там заманивал их Хосе. Очередь уже прошла, он как всегда не рассчитал времени, а теперь оставалось только ждать друзей на выходе. Но билетерша поманила его рукой и быстро затараторила по-испански, помахав перед его носом билетом, он сумел разобрать “amigos”, “chicas” и поспешил кивнуть, надеясь, что успеет встретиться с друзьями. Билетерша, продолжая тараторить, пропустила его вперед возмущенной семейной пары, подняв толстый шелковый шнур и сунув ему одноразовые перчатки, и Лео оказался в зеркальном лабиринте.