- Ты что, совсем сдурел! - закричала Вика, зажимая со всей силы переносицу, чтобы остановить кровь, как их учили в медицинском классе.
- Ну извини, я не хотел. А ты сама тоже хороша, нашла время в нирвану впадать. Ах, носик разбит, какие мы нежные! - горячился Хосе и добавил еще парочку фраз. Хорошо, что девушки не до конца понимали идиоматические обороты чужой речи. Но по интонации, Вика в общих чертах догадалась о смысле его гневной тирады и смотрела теперь на него враждебно, исподлобья. Ее красивое лицо исказилось до неузнаваемости.
- Ребята, ну вы нашли время для разборок! Давайте-ка лучше подумаем, как дать о себе знать, может здесь есть какая-то сигнализация. Такая тревожная кнопка - ну там на случай пожара, или если кому плохо станет, - и Аня стала методично обшаривать и осматривать пространство вокруг себя. Но оно странным образом исказилось, так что теперь они были уже не в зеркальном изломанном коридоре перед аварийной дверью, а в каком-то узком проходе с каменными стенами, ведущем резко в сторону и вниз.
Было похоже на ходы в недавно открытом подземном городе в Крыму, где она была с родителями на раскопках у их друзей-археологов. Тогда путешествие в подземный город-лабиринт показалась ей пусть и не легким, но скорее приятным приключением. А то она уже не знала куда деваться от масляных глазок и шаловливых ручонок отпрысков начальника экспедиции, горластых и голенастых юнцов - подростков. Да и мамин второй муж ее порядком утомил своими заумными лекциями по истории Причерноморья. А мама-то сама ведь далеко не дура, а как в рот ему смотрит, пылинки с него сдувает, подобострастно поддакивает, лишь бы никак не задеть его столь ранимое достоинство! Вон уже полтинник скоро, а все еще кандидат наук, да и своей экспедиции у него теперь нет, вот и ездят по друзьям-знакомым как попрошайки, материал для его докторской собирают. Аня в глубине души чувствовала, что несправедлива к отчиму. Мама никогда и не хотела двигать науку, ее устраивала работа преподавателя английского в частной школе, при этом она была вполне эффективным менеджером, так что докторская мужа станет их выстраданным детищем вместо младшего братика. Аня была бы не прочь повозиться с мелким, но у сорокатрехлетней мамы прошлым летом случился выкидыш, и вопрос о совместном ребенке был закрыт.
Теперь мамина нерастраченная нежность была целиком обращена на лысеющего, вечно недовольного жизнью и обойденного более бойкими коллегами мужа, вытеснившими его с какого-то поста и отжавшими у него крымскую археологическую экспедицию. Поэтому, став победителем олимпиады по испанскому, Аня ухватилась за стипендию от второстепенного мадридского вуза как за соломинку. Ей было все равно куда бежать, главное - откуда. Но перспектива задохнуться в этом дурацком лабиринте точно не входила в ее пусть и весьма расплывчатые пока планы на будущее.
***
Лео отстал от друзей, засмотревшись на старика в инвалидном кресле. На том было черное, наглухо застегнутое пальто и черная же фетровая шляпа. Он явно контрастировал с толпой туристов - изнывающих от жары семейных пар, навьюченных рюкзаками и детьми, и шумной европейской молодежи в разноцветных шортах и майках. Кресло толкала перед собой молодая католическая монахиня, в облачении ослепительно синего цвета. Лео настроил свой телеобъектив на эту колоритную пару и сделал несколько снимков. Монахиня, похоже, заметила “папарацци”, но только сдержанно улыбнулась в ответ и продолжила неслышную ему беседу. Старик ничего не ответил на ее пространную тираду (Лео показалось, что монахиня говорит о его нахальной фотоохоте). По неподвижному восковому лицу старика, полускрытому темными очками, было неясно, слышит ли он вообще монахиню.
Шляпа была такая же древняя, как и сам старик. Что она фетровая, Лео предположил, вспомнив рассказы бабушки о былых временах. Та еще помнила богатых французских родственников - эмигрантов из послереволюционной России, а дома у бабушки хранились, пропахшие нафталином и пожелтевшие от времени, когда-то белые бальные перчатки до локтя, а еще театральный черепаховый бинокль и прочие осколки прошлого. Таким же осколком показался Лео и этот старик. Странная парочка поравнялась с ним, и старик раскрыл перед собой газету, пестрящую заголовками на испанском о кризисе мигрантов и последнем предупреждении мирового сообщества в адрес “империи зла”.
Старик вынул из кармана пальто лупу, чтобы лучше разглядеть заголовок и негромко выругался: “Puta madre”. Луч солнца, пойманный лупой, прожег газету на портрете тонкогубого политика, казалось, пламя от горящей газеты вот-вот перекинется на старика. Лео бросился им навстречу, чтобы помочь старику-инвалиду, но тот с недоумением посмотрел на парня и протянул аккуратно сложенную пополам и абсолютно целехонькую газету.