– Со службы. Холодильник откройте – почти все, что там лежит, его ребята привезли.
Участковый не поленился. Заглянув в недра холодильника, он удивленно покачал головой, потом вернулся к столу и передвинул пакет вместе с лежащим сверху паспортом к стене.
– Вы у соседа уж потише себя ведите, – Ян старался говорить спокойно. Он встал, понимая, что спектакль окончен. – Пахомов – старший прапорщик, всю жизнь в войсках. Если зайдете, как ко мне, не представившись и без документов, он вас потом жалобами со свету сживет, я людей знаю, профессия такая. Вы тут, я вижу, недавно, так вот меня послушайте, я политработник как-никак: военным ты, старлей, не хами. Дурное дело.
– Хромов моя фамилия, – мрачно выдавил милиционер. – Идемте, закроете за нами. И никому не открывайте, понятно?
– Случилось что?
– Ничего… Вас, гражданин, это не касается. А то слухи только распускают, а потом город с ума сходит.
Ян с диким грохотом задвинул болт на калитке, да вдобавок еще и пнул ногой по железу – вроде как для проверки, а на самом деле сигнализируя Владиславу. Старый прапор, повидавший службу, не мог не понимать, что происходит. Обход зачем-то – и значит, сейчас к нему придут. Ну, ему-то стесняться нечего, он тут давно живет, сам на пенсии. Попробуй надави, ха-ха. На прапорщика советских ВВС. Да-да-да!..
Климов прошел вдоль веранды, встал так, чтобы видеть то, что происходит за воротами соседа – сам оставаясь в темноте. Вот раздался стук, и Слава почти сразу же открыл дверь дома, вышел. Скрипнула калитка. Хромов говорил по-прежнему громко, уверенно, но уже без так взбесивших Яна интонаций абсолютной самоуверенности.
– Пенсионное, вот! – довольно злобно рявкнул Пахомов. – Вот оно все, до копейки! Смотрите! А то жена придет, вы с ней до утра беседовать будете, а потом в прокуратуре… Я больной человек, у меня справок чемодан целый, военный пенсионер! Нервы у меня, понятно? А вас я не знаю, раньше участковый у нас Семен Николаич был, так я с ним лично водку пил.
Мелькнул лучик фонарика. Хромов глухо извинился, следом бахнула калитка. Ян пару раз плюнул в снег и пошел обратно в дом.
Глава 4
Звонить Вадиму Климов так и не стал. Повертел в руках телефон, отложил в сторону. Не было желания: месть такого рода виделась ему делом мерзким, для офицера недопустимым. Сомов вдруг позвонил сам – утром, в половине десятого, когда Ян, вырубив капризную древнюю колонку, мазал щеки кремом после бритья.
– Уже осведомлен я, – мрачно буркнул Вадим, – про чудеса вчерашние. Недоработали мои, что тут сделаешь… Сильно он тебя помял?
– Да так, – хмыкнул, снова надуваясь, Климов. – Наглый очень. Ни тебе представиться, ни тебе удостоверение показать. Странно даже. У вас тут так принято, что ли?
– Да нет, в общем, – всегда невозмутимый Сомов вздохнул. – Докладывают про него все кому не лень. Сам понимаешь, у нас вся система на стукачах держится.
– И кто? – ехидно перебил его Климов. – Павловский или Архипцев?
– Какая разница? Нам его прислали недавно, жалоб на него уже куча, а убрать я его не могу. У него, видишь ли, детей аж четверо, прячется он за ними. И жена инвалид со справкой, не работает. Хотя на самом деле уже точку на базаре открыла. Не уволю я его, хоть ты тресни. Ну да я не про это… Повидаться не хочешь? Пару слов сказать надо бы.
– Ну, я как раз в центр собирался, – хмыкнул Ян. – Уже одеваюсь, считай.
– Вот и здорово. Бар есть такой, «Уралец» называется, за универмагом налево, там улица Пермская, ты увидишь. Вывеска синяя, не промахнись, смотри! Я часа через полтора там буду.
Ян подошел к бару за четверть часа до срока, потоптался на тротуаре и решил не валять дурака: с утра потеплело, но повалил снег, липкий и пухлый. Он спустился в подвальчик, вспоминая на ходу – ну верно, когда-то здесь была рюмочная, и без названий всяких, конечно же. Обком рюмочные плодил одну за другой, а вот названия нужно было утверждать, тут-то и горести начинались. Рюмочным имена не полагались! И стояли тут за столиками и прапора из полка, и мастеровые с Трубного. Да и офицеры тоже иногда забегали.
Внутри, понятное дело, все оказалось совсем не так, как прежде. Канули в Лету стоячие столики с обломанными крючками на железной «ноге», исчезла стойка, украшенная сиропным конусом, в котором пузырился томатный сок, а главное – пропал, как рудимент ушедшей эпохи, вечный запах беляшей с кухни. Теперь тут располагался обычный скучный бар с драпировкой на стенах, искусственными цветами и Шуфутинским из китайского двухкассетника. Народу не было. Едва Ян уселся, за стойкой прошуршала бамбуком занавесь, и появилась молодая официантка.