– Эйяне пригласили всех вас сюда на грабеж? – поразился Кромптон.
– Они даже ввели специальные чартерные рейсы для доставки квалифицированных преступников. Да, надо отдать им должное – глубоко копают.
– Ничего не понимаю, – сказал Кромптон.
– А какой навар, Профессор!
– Да перестаньте вы называть меня профессором!
Клейменый от восторга замер с открытым ртом.
– Таких, как ты, Профессор, – один на миллион! Тебя не расколоть. Шесть месяцев мы провели в одной камере на Луне, и за все это время ты даже не спросил, как меня зовут. И ты не изменился. Вот это, я понимаю, выдержка!
– Оставьте меня! – взвизгнул Кромптон и бросился назад. За его спиной Клейменый объяснял какому-то зеваке:
– Это Профессор. Мы с ним отбывали срок на Луне. От этого человека фиг чего добьешься.
Глава 9
По-видимому, Клейменый широко распространил свою легенду, во всяком случае, Кромптон стал в Пигфэте предметом почтительного интереса. Впервые в его жизни к нему подходили совершенно незнакомые люди и предлагали выпить за их счет. Женщины не скрывали своего интереса, медленно прохаживаясь в баре мимо него. Все это забавляло Кромптона, но в то же время не нравилось ему: ведь интересовал их не он сам, а выдуманный тупыми и несомненно больными мозгами тип.
Как-то утром, когда Кромптон поглощал свою обычную овсяную кашу и тосты, Природа, которая не терпит статичности, подбросила-таки катализатор, чтобы сдвинуть с места установившиеся было обстоятельства его жизни. Катализатором явился огромный, крепко скроенный, по-звериному красивый молодой блондин с голубыми глазами, занявший место за столиком напротив Кромптона.
– Надеюсь, ты не против моего вторжения, Профессор, – добродушно сказал великан. – Я прослышал, что ты в городе. Я давно восхищаюсь твоими успехами в рэкете. Это правда, что тебе принадлежит выдумка внедрить в ФБР этих бешеных албанских коммунистов-прокаженных?
– Вранье все это. Прошу вас, уходите, оставьте меня в покое наконец, – сказал Кромптон.
– А так со своими поклонниками не говорят, – заявил великан. – Счастье твое, что ты мой герой, а не то я башку-то тебе размозжил бы. Меня зовут Билли Берсеркер. Моя профессия – уродовать людей. Но я хочу сменить ее на более высокооплачиваемую. Вот зачем ты мне понадобился.
Кромптон открыл было рот, чтобы возразить, но, заметив красные прыгающие искры в голубых глазах Берсеркера, призадумался.
– Чего вы хотите от меня? – спросил он.
– Пошли со мной в одно местечко, – сказал Берсеркер. – Там я тебе все объясню.
Позднее, в отдельном кабинете таверны «Памяти Эль Капоне», Билли Берсеркер поведал все о себе. Берсеркер – это был его псевдоним, «nom de crime».[19] По-настоящему его звали Эдвин Гастенхаймер, вырос он в Патерсоне, штат Нью-Джерси, в семье Чарльза Дж. Гастенхаймера, грабителя банков с мировой известностью, и Эльвиры Гастенхаймер, управляющей совсем незнаменитого клуба «Хи-хи» в Гобоконе. Юный Эдвин старался превзойти своих преуспевающих предприимчивых предков. Школьные годы он провел в борделях Джерси-сити, а потом отправился в Колумбийский университет, где его трижды провозглашали Психопатом Года. По натуре он был хапугой и насильником, но высшие сферы преступности оставались для него недосягаемыми. Так он и жил, калеча от скуки людей, без всякой перспективы на будущее. И вдруг услышал об открывающихся возможностях на Эйе.
– И здесь я встретил тебя, Профессор, – сказал Берсеркер. – Сама судьба свела нас. Мне нужна твоя помощь – хочу изменить свою жизнь. И сейчас я выложусь перед тобой весь как есть, до самого донышка. Но, пожалуйста, не смейся надо мной, не то я как всегда войду в раж и прибью тебя – недаром же меня называют Берсеркером.
– Так что же вам нужно от меня? – спросил Кромптон.
Берсеркер смутился и заговорил совсем другим тоном:
– Профессор, я ничего так не хочу, как стать уверенным в себе человеком и жить своим умом.
Кромптон задумался.
– И вы полагаете, что я могу помочь вам?
– Можешь! Ты станешь моим гуру, и я буду слушаться тебя и во всем следовать твоему примеру. Дано же человеку подняться до вершин по ступенькам его веры.
Разгоряченный своим выступлением, Берсеркер для вящей убедительности треснул по столу и при этом вогнал свою ложку в столешницу на двухдюймовую глубину. Этот жест произвел впечатление на Кромптона, который, поглядев на сидящего перед ним полного надежд и явно ненормального громилу, пришел к выводу, что придется смириться с обстоятельствами и надеяться на лучшее.