Он сел в рейсовый орнитоптер и дал домашний адрес Лумиса. Его не интересовали чуждые достопримечательности, о которых журнал «Плейбой» последние три года писал как о «самых восхитительных в Галактике». Новый чувствительный удар обрушился на Кромптона, как всегда, не вовремя.
Орнитоптер приземлился на прелестной поляне перед облицованным алюминием домом с гаражом, плавательным бассейном и кустом гибискуса на Пандерер Уэй 4567. Кромптон расплатился с водителем (веснушчатым студентом, подрабатывавшим на каникулах), а затем, стараясь держать себя в руках, поднялся на крыльцо и позвонил в мелодичный звонок.
Дверь отворили. Перед ним стояла девчушка лет пяти в перепачканных шортах.
– Сто вы зелаете?
– А-а… мистер Лумис дома?
– Затем он вам?
– По личному делу, – сказал Кромптон.
– Ты мне не нлависся, – сказал ребенок.
– Гвендквайфер! – раздался женский голос за спиной у девочки. – Иди, пожалуйста, сюда.
Девчушка скрылась. Темноволосая, яркая и очень привлекательная молодая женщина выглянула наружу, посмотрела на Кромптона.
– Кто вы такой?
– Меня зовут Кромптон. Мне нужно видеть мистера Лумиса по делу, одинаково важному для нас обоих.
– Если вы кредитор, забудьте о нем: он разорен.
– Нет, ничего общего с его кредиторами я не имею, – сказал Кромптон.
Из глубины дома послышался мужской голос:
– Пропусти его, Джиллиам. Я с ним потолкую.
Дверь открылась. Мистер Лумис посмотрел на мистера Кромптона. Потрясающая сцена!
Две части одной личности узнают друг друга моментально и в любом обличье. Происходит это всегда одинаково, почти с безболезненным напряжением, как при яркой вспышке света. Парадоксальный миг одновременного влечения и отталкивания, а сказать что-нибудь – не получается, непроизнесенные слова замирают на устах. Ведь и в самом деле – что можно сказать, когда пройдет первоначальный шок? Начать панибратски: «Привет, пропавшая частица моей персоны! Рад тебя видеть, входи и снимай ботинки…»? Или более осторожно: «О, вы снова заглянули ко мне! Надеюсь, на этот раз вы будете вести себя прилично…»
Итак, два фрагмента одной личности вперились взглядом друг в друга. Кромптон заметил следы увядания дюрьерова тела. Он смотрел на прекрасное тонкое лицо Лумиса, правда, несколько расплывшееся, склонное к полноте. Не остались незамеченными и поредевшие прямые каштановые волосы, искусно причесанные, и яркие глаза со следами косметики на веках, и сластолюбивый изгиб губ, и расслабленная манера держаться.
Это был законченный стереотип сластолюбца, человека, живущего только ради своих удовольствий и неги. Здесь властвовал сангвинический Дух Огня, вызванный слишком горячей кровью, которая возбуждает в человеке беспричинную радость и чрезмерное влечение к плотским утехам. Здесь царил принцип всепоглощающей чувственности, свободной от таких жизненно важных составляющих, как разум и энергия. В Лумисе сосредоточились все потенциальные способности Кромптона к наслаждению, преждевременно отнятые у него и воплощенные в этом человеке; в нем была чувственность, первородная, чистейшая чувственность, которой так недоставало Кромптону, его телу/разуму.
Этот принцип голого наслаждения, который Кромптон всегда представлял себе существующим как бы in vacuo,[14] оказался наделенным собственными чертами характера, не говоря уже о неожиданном осложнении в лице жены и дочери.
– Так, так, так, – насмешливо сказал Лумис, покачиваясь с пятки на носок. – Я предполагал, что рано или поздно вы обязательно здесь появитесь.
– Что это за слизняк? – спросила Джиллиам. (На самом деле она употребила слово nmezpelth из транстаньянского слэнга, почерпнутого ею из лексикона ее отца-чечеточника. Nmezpelth означает «пораженный плесневым грибком», а в переносном смысле – «унылое повторение неприятных телодвижений».)
– Это мой единственный родственник, – сказал Лумис.
Джиллиам подозрительно осмотрела Кромптона.
– Он что, троюродный брат?
– Боюсь, что нет, – сказал Лумис. – Биологически он скорее представляет собой комбинацию из моего брата и отца. Вряд ли найдется какое-то слово, выражающее наши родственные отношения.
– Но ты же утверждал, что ты сирота!
Лумис пожал плечами.
– А ты говорила мне, что ты девственница.
– Ублюдок! Что все это значит?
– Что ж, такие вещи в конечном счете всегда вылезают наружу, – сказал Лумис. – Джиллиам, я должен покаяться перед тобой. Понимаешь, я не настоящий человек. Я всего лишь часть личности этого человека.
– Вот смех-то! – воскликнула Джиллиам и неприятно расхохоталась. – Ты же вечно похвалялся, какой ты великий человек, а теперь я узнаю, что ты и не человек вовсе!
Лумис улыбнулся.
– Моя дорогая, ты не могла удовлетворить даже дюрьерово тело; избави Бог, если бы я оказался полноценным человеком!
– Ах так! – взвизгнула Джиллиам. – Ну это уж слишком! Будь ты проклят! Детка, мы уходим, тебя здесь не ценят!
– Давай, иди ночной официанткой в свое кафе «Последний шанс», где я тебя подцепил! Это, без сомнения, тебе больше подходит!
– Уходим! За вещами я пришлю! И адвоката тоже!
Она схватила на руки Гвендквайфер, которая вопила:
– Не хотю идти! Хотю посмотлеть, что будет с папотькой!
– Не по годам развитая малютка, – заметил Лумис. – Прощайте, мои дорогие! – крикнул он вслед уходящим Джиллиам и Гвендквайфер.
Глава 6
– Вот мы и одни, – сказал Лумис, запирая дверь. Он оглядел Кромптона с головы до ног. Похоже, результат осмотра его не очень обрадовал. – Надеюсь, ваше путешествие было приятным, Элистер? Надолго к нам?
– Это зависит… – начал Кромптон.
– Давайте пройдем в гостиную и поболтаем.
Гостиная Лумиса потрясла Кромптона до глубины души. Он чуть не упал, когда ступни его утонули в глубоком ворсе восточного ковра. Комната освещалась золотистым неярким светом, по стенам непрерывной чередой бежали извилистые легкие тени, то сближаясь и сливаясь друг с другом, то принимая очертания животных или жутковатых чудовищ из детских кошмаров, а затем медленно исчезали в мозаике потолка. Кромптон и раньше слышал о теневых песнях, но видел их впервые.
Лумис пояснил:
– Исполняется довольно миленькая пьеска под названием «Спуск в Ксанаду». Нравится?
Кромптон пожал плечами.
– Это, должно быть, дорогое удовольствие.
Лумис тоже пожал плечами.
– Представления не имею. Это подарок. Присаживайтесь, пожалуйста.
Кромптон опустился в глубокое кресло, которое сразу же обволокло его тело и стало мягко массировать ему спину.
– Хотите выпить? – спросил Лумис.
– Деполимеризованную сарсапарель, если можно, – сказал Кромптон.
Лумис отправился за напитком. Кромптон слышал мелодию, которая будто сама рождалась у него в голове. Мелодия была медленная, и чувственная, и невыносимо горькая, и Кромптону казалось, что он слышал ее раньше, в другом месте, в другом времени.
– Она называется «Свобода без конца», – сказал вернувшийся Лумис. – Прямая аудиопередача. Симпатичная вещица, верно?
Кромптон понимал, что Лумис старался произвести на него впечатление. И надо отдать ему должное – это ему удалось. Пока Лумис разливал напиток, Кромптон разглядывал комнату: скульптуры, занавеси, мебель, безделушки; его чиновничьи мозги быстро подсчитали стоимость – вещи в этой комнате обошлись в кругленькую сумму.
Он глотнул из бокала. Это был эйянский коктейль; по телу Кромптона разлилось ощущение уюта.
– Очень неплох, – неохотно похвалил он.
Он никак не ожидал увидеть Лумиса таким уверенным в себе, таким, как говорится в кроссвордах, sangfroid.[15] Это встревожило его. Достаток Лумиса, его спокойствие и умение владеть собой вызывали беспокойную мысль о том, что Лумис не такая уж ущербная личность, как он считал. А тогда что остается Кромптону? Место маленького или среднего человечка на стволе другой доминирующей личности? Нет, такого просто не может быть. Пройти через все эти сложности и добиться того, что им будет командовать это ничтожество, этот сластолюбец? Нет!