Ведущий вопил, гости поднимали таблички, перекрывая друг друга. Табличек становилось все меньше, поднимались они все реже, и вот уже остались двое: Франкенштейн и какой-то…
Стоп. Франкенштейн?!
— А он справится?
— Алекс? Разумеется. Что там сложного.
— Ну не знаю, — пожала плечами Дора, — аукционы для меня — темный лес. Вдруг кто-то не захочет уступать? И будет готов заплатить любые деньги? До какого предела твой верный… гм… твой Агеластос может поднимать цену?
— Ты серьезно? — Костас удивлено посмотрел на дочь и расхохотался. — До какого предела? Да нет предела, хоть миллион пусть предложит!
— Но… — Дора сначала опешила, а потом до нее явно дошло, девушка фыркнула. — Я забыла! Это же твой аукцион! Но тогда… Тогда зачем вообще было устраивать этот фарс, можно ведь было просто забрать девушку себе.
— А как бы ты объяснила это Нике? Как это вписалось бы в придуманную нами легенду? Я ведь добропорядочный бизнесмен, решивший помочь попавшей в беду русской девочке. И каким ж образом добропорядочный бизнесмен смог бы вытащить несчастную из лап торговцев живым товаром, кроме как выкупить ее на аукционе? Но сам участвовать в этом безобразии не смог, стыдно, вот и нашел посредника.
— Какой ты у меня добрый и чуткий, папочка! — манерно пропищала Дора, поправляя очки на носу.
— Не кривляйся, — нахмурился Костас. — Мы с тобой сто раз уже это обсуждали — не надо кого-то изображать, надо быть естественной. Рекламной версией себя, такой, как при общении с семьей Кралидисов.
— Да-да, помню. Доброй, отзывчивой, чуткой и скромной умницей-страшилкой. Способной стать любящей сестренкой для бедной, оказавшейся на чужбине сиротки. Она ведь сиротка?
— Почти. Там только мать, и та алкоголичка. Если вообще еще жива.
— Пап, а мне обязательно таскать на носу это уродство? — Дора сняла очки, с достаточно дорогой и модной оправой, но совершенно не подходящие девушке, делающие ее еще более некрасивой. — Вдруг Ника заметит, что в них простые стекла, без диоптрий?
— Ничего она не заметит, — отмахнулся отец. — А очки нужны, ты в них до того нелепая, что хочется тебя пожалеть и обнять.
Костас посмотрел на часы, нахмурился. Собрался что-то сказать, но смартфон опередил владельца, утробно закурлыкав. Ифанидис посмотрел на дисплей, довольно улыбнулся, ответил на звонок:
— Ну наконец-то! Я уже напрягся было. Как все прошло? — кивнул дочери и показал большой палец. — Отлично! Вези ее в тот дом. Мы с Дорой тоже туда направляемся.
Франкенштейн победил.
Сколько он заплатил, Алина не знала, она не прислушивалась. Просто замерла в своей коробке, зажмурилась и ждала.
В глубине души, на самом-самом донышке все же надеясь, что этот странный мужчина со шрамом выиграет в азартном поединке. Потому что второй покупатель оказался уж очень мерзким. Нет, такого ужаса, как хозяин Люси, этот тип не вызывал, а вот отвращение — да.
Болезненно толстый, буквально растекшийся, обильно потеющий, с полными, какими-то вывернутыми губами, с потерявшимися в щеках масляными пуговками глаз — ну гадость же! Алину от одной мысли оказаться в полной его власти тошнило.
И она искренне обрадовалась, когда табличку в итоге поднял только Франкенштейн, а толстяк досадливо отшвырнул свою и залпом допил виски из стакана.
Коробку прямо с Алиной охранники унесли со сцены — так же уносили и остальных. Поставили в холле и ушли, потеряв к пленнице всякий интерес. Товар продан, это уже не их ответственность.
Вот он, шанс! Надо попробовать сбежать.
Выбраться из коробки самостоятельно не получалось, дверца закрывалась снаружи. Попробовала пинать дверцу — бесполезно. Сняла туфельку, намереваясь разбить стекло, но в этот момент в холл вышел тот самый мерзкий толстяк.
Увидел одиноко стоявшую коробку, глазки снова заблестели. Оглянулся по сторонам — никого. Торопливо направился к коробке, какое-то время возился с замком, судя по всему, мешали дрожащие от возбуждения пальцы.
Наконец замок поддался, толстяк, что-то бормоча сиплым голосом, потянул Алину за руку из коробки. Ладонь была липкой от пота, от омерзения девушку затрясло. Она пыталась сопротивляться, но силы оказались неравными, толстяк буквально выдернул Алину из коробки, прижал к стене и начал жадно облапывать. Губы-вареники приблизились к лицу девушки, одна мерзкая лапа стиснула грудь, вторая полезла под подол. Придавленная пузом к стене, Алина даже пошевелиться не могла.