Димитрис не ответил и на окрик матери не отреагировал. Он вообще больше не смотрел на родителей, молча вышел и вскоре под окнами послышался звук заработавшего двигателя.
Тишина, воцарившаяся в гостиной дома Кралидисов, раздраженно ждала, когда удалится и исчезнет и этот звук.
Удалился и исчез. Вот теперь все правильно, теперь тихо. И спокойно. Ну наслаждайтесь же, люди! Почему у вас лица такие перевернутые? Что опять не так?
— Что с ним не так? — повторила за тишиной Атанасия. — Взрослый ведь мужчина, а ведет себя, как капризный мальчишка. Надеюсь, вовремя опомнится.
— Боюсь, что не опомнится, случай безнадежный, — задумчиво произнес Костас.
— Нашел время для шуток!
— А я и не шучу. Наш сын, похоже, влюбился.
— Ну и что? В первый раз, что ли?
— Ты не поняла. Вернее, я не так выразился. Димитрис не влюбился, он полюбил. По-настоящему. Впервые в жизни.
— Надеюсь, ты ошибаешься…
Наверное, сейчас ему следовало злиться на родителей, снова и снова вспоминать, как они отреагировали на его слова, как пренебрежительно отзывались о его любимой, как пытались очернить и унизить Нику. Но он не мог злиться, не получалось — настолько солнечно все было сейчас в его жизни.
Солнечно, радостно, ярко, эмоционально насыщенно. Порой даже страшно становилось — вдруг ему всего лишь снится? И наступит утро, он проснется один, а его любимый Никушонок по-прежнему строгая, безликая, холодная Ника Панайотис, желанная не больше, чем манекен.
Но утро снова и снова заглядывало в окна его дома, и он просыпался, и млел от счастья, ощущая на своей щеке теплое дыхание его девочки.
Его, только его, родителям не стоило даже пытаться заразить его своим скепсисом. Да, он в курсе, что такое гименопластика, и даже была в его жизни такая «девственница», пытавшая таким вот способом превратить интрижку в что-то более серьезное. Но язык тела, интимную опытность операцией не удалить, как ни старайся.
И в том, что он стал у Ники первым, Димитрис ни секунды не сомневался. Да, все случилось очень быстро, в ту же новогоднюю ночь, но они оба меньше всего думали о том, что правильно, а что — нет. Они просто поняли тогда, в ресторане, посмотрев в глаза другу друга, поняли оба, сразу — это ты. Я ждал(а), я искал(а) тебя. Пусть не сразу узнал(а), не сразу понял(а), но это — ты.
И вот уже десять дней они вместе. Первое время практически не выходили из дома, потом все же пришлось вернуться в офис — Бернье один не справлялся.
Оказалось, что и работать теперь стало намного интереснее — когда вместе. Ника продолжала удивлять Димитриса своими способностями, она очень быстро училась, вникала во все нюансы, порой подсказывала смелые и толковые решения.
В общем, стала незаменимой. Во всех смыслах.
И Димитрис понял — именно с этой девушкой он хочет связать свою жизнь, сплести нити их судеб в единое целое, стать отцом ее детей. Чтобы дочери были похожи на маму, а сыновья… пусть тоже на маму, он не против.
Что? За десять дней невозможно узнать человека?
Ну, допустим, человека порой и за десять лет, и за двадцать, и за всю жизнь невозможно узнать, а вот понять для себя, хочешь ли ты быть рядом с этим человеком десять лет, двадцать или всю жизнь, вполне можно и за десять дней.
Прежде чем сделать Нике предложение, он решил сообщить о своем решении родителям, надеясь, что они обрадуются.
А получилось… То, что получилось.
Ничего, со временем они все поймут, они ведь умные. И добрые. И любят его. Они увидят, как их сын счастлив рядом с Никой, как он любит и как любим.
Да, любим, Димитрис чувствовал это, видел в глазах Ники. Любовь, нежность, страсть, радость, счастье — всю палитру чувств и эмоций. Правда, там, в ее глазах, в самой глубине, порой мелькало еще что-то, то ли грусть, то ли страх. А иногда казалось, что… стыд?
Да ну, глупости какие-то, хватит видеть то, чего нет. Ты просто не можешь поверить в свое счастье, в то, что все может быть так хорошо, вот и ищешь подсознательно (или все же сознательно?) подвох.
Так, сейчас надо заехать в ювелирный салон, забрать заказанное помолвочное кольцо и сегодня же вечером сделать Нике предложение.
— Как же я рада за тебя, сестренка! — в глазах Доры, прячущихся за стеклами очков, действительно сверкала радость.
Или это стекла бликовали на солнце, маскируя настоящие эмоции сидящей напротив девушки? И на самом деле в глазах названой сестры нет сияющего радостного тепла, там леденящий холод ненависти?