Я пожал плечами. Как всегда, Фермин появился вовремя, в переломный момент, полностью оправдывая свой статус picarus ex machina[4].
– Я толком не знаю, как спросить вас кое о чем, что не выходит у меня из головы уже давно, – осмелился начать я.
Фермин прикрыл рот рукой и коротко, но смачно рыгнул.
– Если речь о всяких постельных штучках, говорите без стеснения. Напоминаю: в этой области я поднаторел как дипломированный консультант.
– Нет, постельных дел мой вопрос не касается.
– Жаль, потому что мне недавно шепнули на ухо о парочке новеньких фокусов…
– Фермин, как вы считаете, я живу правильно? Достойно справляюсь?
Он поперхнулся словами, потупился и вздохнул:
– Только не говорите, будто проблема в том, что вы сели на мель со своими бальзаковскими амбициями и теперь переживаете сложный период. Духовные искания и все такое…
– Разве человек пишет не для того, чтобы лучше познать себя и мир?
– Нет, если он понимает, что именно делает и с какой целью, тогда как вы…
– Вы никудышный исповедник, Фермин. Просто помогите мне.
– Мне казалось, вы собираетесь заделаться романистом, а не святым.
– Скажите мне правду. Ведь вы знали меня с детства. Я вас разочаровал? Стал ли я тем Даниэлем, какого вы хотели бы видеть? Тем, кого любила бы моя мама?
Фермин закатил глаза.
– Правда – та чушь, какую болтают люди, вообразившие, будто много знают, Даниэль. О правде мне известно не более, чем о размере brassière[5] с коническими чашками. В нем щеголяла та роскошная кинодива в фильме, который мы смотрели в «Капитолии».
– Ким Новак, – подсказал я.
– Да пребудет с ней Господь и закон всемирного тяготения! Нет, вы меня не разочаровали. Ни разу. Вы хороший человек и верный друг. Если хотите услышать мое мнение, то я не сомневаюсь, что ваша покойная мать Исабелла гордилась бы вами и считала хорошим сыном.
– Но скверным писателем, – усмехнулся я.
– Даниэль, из вас такой же писатель, как из меня – монах-доминиканец. Причем вам это хорошо известно. И нет на свете авторучки или «Ундервуда», которые могли бы исправить положение.
Я вздохнул и впал в унылое молчание. Фермин наблюдал за мной.
– Даниэль, на самом деле я считаю, что хотя мы с вами пережили многое, в глубине души я все тот же несчастный бродяга, влачивший жалкое существование без крова над головой, которого вы из милосердия привели в дом. А вы остались, как и прежде, беспомощным ребенком, растерянным и неприкаянным, кто, сталкиваясь постоянно на своем пути с таинственными явлениями, уверовал, будто если разгадает их суть, то произойдет чудо, он сумеет вспомнить лицо матери и вновь обрести украденную правду.
Я обдумал слова Фермина. Они попали в точку.
– Ужасно, если это так?
– Могло быть и хуже. Вы стали бы писателем, как ваш друг Каракс.
– Наверное, следовало бы с ним встретиться и убедить взяться за перо, чтобы написать эту историю, – заметил я. – Нашу историю.
– Так иногда говорит ваш сын Хулиан.
Я искоса взглянул на Фермина:
– О чем говорит Хулиан? Что он знает о Караксе? Вы рассказывали моему сыну о нем?
Фермин прикинулся кротким ягненком.
– Я?
– Что вы ему наболтали?
Он усмехнулся, намекая, что проблема не стоит выеденного яйца.
– Самую малость. На уровне примечаний в конце страницы, совершенно безобидных. Мальчик пытлив и весьма наблюдателен, естественно, он все замечает и в состоянии сложить два и два. Я не виноват, что мальчишка такой бойкий. Очевидно, он пошел не в вас.
– Господи… Интересно, а Беа знает, что вы обсуждали с ребенком Каракса?
– Я не вмешиваюсь в вашу семейную жизнь. Но сомневаюсь, что есть много такого, о чем сеньора Беа не знает или не догадывается.
– Фермин, я запрещаю вам говорить с моим сыном о Караксе!
Он положил руку на грудь и с важным видом кивнул:
– Мои уста немы. Пусть на меня обрушится самый страшный позор, если вдруг в момент помрачения рассудка я нарушу торжественную клятву молчания.
– И о Ким Новак тоже не надо упоминать, а то я вас знаю.
– Тут я невинен, как агнец, закланный за грехи наши, поскольку сметливый ребенок избегает щекотливых тем.
– Вы невыносимы!
– Я смиренно принимаю ваши несправедливые упреки, понимая, что осознание слабости своего литературного дарования ввергло вас в фрустрацию. Не желает ли ваша милость расширить черный список и занести в него помимо Каракса еще кого-нибудь, о ком нельзя упоминать? Например, Бакунина? Или Эстрельиту Кастро?[6]
– Почему бы вам не отправиться спать, оставив меня в покое, Фермин?
– Бросить в беде вас одного? Необходимо, чтобы в команде присутствовал хотя бы один взрослый здравомыслящий человек.
4
Парафраз известного латинского выражения «Deus ex machina» – «Бог из машины», которое означает неожиданную, не вытекающую из хода событий развязку с участием внешних сил. «Picarus» – латинизированное производное от испанского слова «picaro» – хитрец, плут, озорник, а также главный герой испанского плутовского романа.