*
Незадолго до ухода в лабиринт Берт навестил своего старого приятеля Стина Ведора, возглавлявшего лабораторию в Биоцентре, прошел курс пролонгированной вакцинации и теперь, в немых потемках пещеры, чувствовал себя в безопасности, хотя, понятно, не хотел бы нарваться на лишние укусы и поэтому был предусмотрителен; но, судя по всему, свежая прохлада лабиринта уже не привлекала гадов; они с удовольствием размножались на жаре, которая длилась вот уже тридцать семь лет; был вечер, когда они со Стином сидели в просторном холле Биоцентра; когда-то стены холла были застеклены - за ними широкими террасами расплескивался вниз буйный ботанический сад; ныне же сад оскудел под непрерывными солнечными атаками, многие виды погибли, и скорбные проплешины латались засухоустойчивыми деревьями и кустарниками; на стеклянных стенах навсегда загрустили двойные жалюзи, о полоски которых сейчас разбивались интенсивные закатные потоки деспотичного светила; конечно, Стина опечалило решение Берта идти в лабиринт, они сосредоточенно молчали под шелест карликовых берез, которые росли в холле (после наступления жары комнатные пальмы, фикусы и монстеры, составлявшие неотъемлемую часть административных интерьеров, оказались на улицах и в скверах, а традиционные лиственные деревья и кустарники спрятались в помещения, поближе к спасительной прохладе кондиционеров); они мало говорили; есть такой уровень отношений и такая концентрация взаимного жизненного опыта, когда вопросы кажутся риторическими и очевидность ответов даже несколько пугает, это была такая степень многолетней дружбы, когда общению нужна не информация, а элементарное присутствие, подтверждающее, что в жизни, с постоянством меняющей свои пульсирующие очертания, какие-то основы остаются неизменными; и это ощущение, которое усиливалось прощальным мотивом, всегда набегающим в час заката, приносило грусть, похожую на усталость; на губах, как соль после морской прогулки на резвой яхте, выступала шероховатая улыбка, словно благодаря жизнь за самую возможность существования в ней; но поскольку ни Берт, ни Стин ни сном ни духом не ведали, чем завершится рискованная затея, в которой было скорее отчаяние, чем желание заглянуть за границы неведомого, они не говорили - хотя и думали - о возвращении Берта, о долгом разговоре, который может состояться при той далекой (а может, и не очень далекой, но возможно ли?) встрече; рядом незримо витала тень роковой вероятности, имя которой было "никогда", и заговорить о возвращении означало бы согласиться с тем, что тень эта реальна, как реален этот серебристый мерцающий фонтан, который остужал слух и зрение; все было понятно; в свое время Стин пережил вместе с Бертом оглушительный свист критики, когда появилась книга о лабиринте, он же был свидетелем ровного сонного дыхания читательского океана, который успешно проспал и книгу, и свист; конечно, Берт тогда был в отчаянии, общение с миром прошлого до некоторой степени лишило его чувства реальности, и несмотря на то, что в книге он убедительно констатировал, затронув и причины, несколько признаков пассивности социальной массы, ему и в голову не пришло, что эта пассивность выразится в отношении к нему; разбитый, разочарованный, он запретил себе исторические раскопки на нравственные темы, задушил надежду бросить искру разума в надвигающийся жаркий мрак и устроился консультантом на киностудию: там весело жарили исторические мюзиклы с кровью; мюзиклы приятно щекотали ожиревшие сердчишки потребителей, принося обильную кассовую прибыль; они изредка виделись со Стином, Берт горько иронизировал, именуя себя дешевой проституткой, Стин пытался утешать, слова были явно лишними, оба понимали все, Берт обижался, вспыхивал, как спичка, потом извинялся, угасал, и окончательное примирение происходило в холодных банях, которые с - наступлением жары стали очень популярны среди горожан.