Кирилл толкнул дверь, но она не отворилась. Тогда он с силой ударил в дверь ногой, навалился плечом. Дверь не поддавалась. Кирилл понял, что она закрыта или подперта чем-то изнутри. Озверев от усталости и досады, Кирилл отошел назад, насколько позволяло окружающее его пространство, и с ходу бросился на дверь, как на амбразуру. Что то за нею заскрежетало, хрустнуло, ударилось, и дверь со скрипом отодвинулась.
Огонек зажигалки, раскромсав черноту, высветил сломанную им дубинку, которая заклинивала дверь, упираясь и камень и дверную ручку, и мрачную, совершенно пустую Комнату, вполне пригодную для фильма ужасов. Из этой комнаты можно было войти в три другие, смежные с ней, такие же неприветливо угрюмые. Правда, в этих комнатах стояло несколько широких скамеек без спинок, похожих ни те, что расставлены у подъездов, и дряхлый стол с надтреснутой ножкой. Кириллу пришло в голову, что когда-то, наверное, здесь проводились занятия по гражданской обороне, и он стал шарить глазами по стенам в поисках двери — не лезли же сюда те, кого загоняли образовываться на случай войны, через грязный тоннель, спускаясь и шахту по скобам.
В дальней комнате да и в той, что первой открылась, двери действительно имелись. Мощные, железные, с круглыми ручками, выкрашенными красной краской. Эти ручки как раз и задраивали отсек, в котором он находился, и красная краска на них, не исключено, предупреждала об опасности. Вполне возможно, но этим ручкам проходит ток… Кирилл не стал больше в одиночку испытывать судьбу. Нервы его и так были уже на пределе. Ясно же, что он нашел то, что искал, можно подниматься наверх. И такое надежное укрытие ни Рембо, ни Викуле до него не дотянуться, а эти двое, он знал, если взъярятся, способны на дикую месть.
Хозяйской опекой Рембо Кирилл тяготился еще больше, чем прежде разнузданностью дебошира-отчима. Размежеваться с Рембо было давней его мечтой и совсем не простым делом. Как опытный бильярдный игрок справляется с шаром, Рембо одним уверенным ударом мог загнать его в лузу. За Рембо стояли не знающие пощады парни, и Кирилл, ожидая худого, прикидывал все же, чем умаслить шефа, — за здорово живешь его не отпустят…
Подвал Рембо все больше становился похожим на притон, где, кроме ребят, толкались уже и полупьяные шлюшки, и опустившиеся вконец бомжи, и все, кому не лень, лезли в приятели. В своем бункере Кирилл хотел все устроить по-своему, чтобы напоминало человеческое жилье и не стыдно было привести интеллигентку вроде Линки-Чижика. И остаться с ней наедине, не опасаясь, что припрется незваный гость и сунет нос не в свое дело.
Было время, он гордился близостью к Рембо и внимание Викули льстило ему, но это время ушло. Теперь он сам хочет стать хозяином, и в новой жизни ему нужна Лина, а не Вика.
Вика, что ни говори, девчонка заметная. Не красавица, и ножки коротковаты, похожи на морковки каротельки, но одевается не хуже манекенщицы и держится как богиня. Отчего бы и не возноситься ей так, имея за спиной такого папочку! Любую прихоть ее удовлетворяют, живет как сыр в масле, вот и отмечены все ее слова и действия печатью избранности. Поначалу Кирилл полагал, что Семушкина вознамерилась заполучить его из каприза, как безотказно получала в детстве редкую, не всем доступную игрушку. И он приготовился сбить с нее спесь, унизить, растоптать, отшвырнуть.
Но позже, когда они сблизились и прошло время, Кирилл вдруг понял, что если и была какая-то игра со стороны Вики, то она сама себя переиграла. И спортивный интерес нежданно-негаданно обернулся для нее пылкой, дурманящей, изматывающей страстью. Кто знает, как долго жил бы Кирилл под гипнозом бесовского темперамента этой белокурой бестии, если бы на школьном вечере случайно не влетела в его объятия разгоряченная танцами Лина Чижевская…
Кирилл и раньше, когда учился в школе, замечал Чижевскую в стайке девчонок Викиного класса. Слышал, что зовут ее Чижиком, но большеглазая, губастенькая, на стройных ножках девочка казалась ему совсем еще ребенком, хорошеньким птенчиком среди других неоперившихся, желторотых птенцов. И вдруг… глаза ее засветились никак не обманывающим любопытством, на чуть припухлых, кокетливо приоткрытых губах замелькала призывно манящая улыбка, а точеные ножки, без сомнения нарочно выставленные напоказ, возбуждали желание прикоснуться к ним.
Что-то неуловимое произошло внутри Кирилла, что-то шевельнулось, стронулось с места, словно включился и заработал неведомый ему механизм. От его вибраций измельчилось, истончилось, улетучилось то доброе чувство, которое он испытывал к Вике, а в осадок выпало раздражение и досада.
Вика неотступно преследовала его, караулила повсюду, где он появлялся, и он знал, что, разъярившись, она сметет всё на своем пути, без оглядки и пощады. Усмирить Викулю можно только обманом или угрозой расправы, перед которой трепещут даже самые развращенные девчонки. Вика стала для Кирилла проблемой ничуть не меньшей, чем Рембо, и, не дай бог, если они объединятся…
До норы Кирилл принуждал себя не думать об этом и, сдерживая горячность, терпеливо стерег Лину у порога школы, а она, раскланиваясь и улыбаясь, с изяществом циркачки исчезала в одно мгновение — то под руку с отцом, то приклеившись к учительнице, а на этот раз и вовсе одурачила, выпрыгнув из окна первого этажа на старый верстак, забытый у тыльной стены школы.
Вроде он все предусмотрел: Колюня слонялся по вестибюлю, у раздевалки, Валик Лынников стоял на стреме, спрятавшись за дырявым дощатым забором, якобы охраняющим деток от нехороших взрослых. И сам он не дремал, подпирая старое, разлапистое дерево, прижившееся на школьном дворе. Но Линкино пальто вынес из раздевалки кто-то, оказавшийся хитрее его, а Лында, не ожидавший от изнеженной Чижевской акробатических трюков, не сразу приметил ее в окружении вывалившихся из окна и давших дёру ребят.
Когда Валик-Лында принес дурную весть, а вслед за ним, как провинившаяся собачонка, виляя задом, на полусогнутых приполз Колюня, Кирилл потемнел лицом и зубы его скрипнули, а глаза налились гневом. В такие минуты он напоминал дикого зверя, и становился зверем, алчущим крови. Почуяв, что добыча уходит, он, уже не подвластный разуму, подчинялся только слепому инстинкту, влекущему его преследовать, нагнать, растерзать, разорвать на куски, взять свое. Лында порывался удержать его, но он отшвырнул Лынду прочь, приготовился к погоне.
Ярость всегда приумножала Кириллову силу, ловкость и стремительность в движениях. Он бежал легко, не чувствуя ног, не замечая тяжести тела и прерывистости дыхания. С каждым следующим прыжком все сокращая расстояние к цели, Кирилл наслаждался ощущением быстрого бега и, как никогда, чувствовал бегущих рядом, след в след за ним, коренных его стаи.
Он не должен был их поучать на ходу, они давно и хорошо усвоили правила охоты и нападения. Юркий, вихляющий Колюня трусцой обогнал уже успокоившуюся и потерявшую осторожность компанию и, как бы дурачась, с криком бросился под ноги Борису Катыреву. От неожиданности близорукий, плохо видящий сбоку Борис пошатнулся и со всего маху рухнул на жидкое тело Пупонина. В ту же секунду Лында сзади подсек под колено не успевшего оборониться Славу Гвоздева, и Гвоздик тоже не устоял, упал поверх Боба.
Лында сапогом откинул Славика в сторону, чтобы дать свободу рукам Колюни и месить пацанов, придерживая их поодиночке. Колюня тут же вынырнул из-под Катырева, оседлал его и, обхватив ладонями, стиснул горло. Но прежде сдернул и отбросил под ноги Кириллу очки Боба. Очки хрустнули под подошвой, а Боб, задыхаясь, прохрипел: «Зачем?» — и немедленно схлопотал по носу от возбужденного победой Колюни.
Кирилл рывком прихватил за плечи Лину Чижевскую, рванул на себя и, дохнув жаром в ее и без того полыхающее лицо, заорал:
— Задавить твоего лошкарика или пойдешь со мной?
Лина молчала, опустив голову, и Кирилл не видел ее глаз. Заметалась, заплакала другая девчонка, но прозвищу Чума, смешно хватая за руки то Кирилла, то Валика, то Колюню, она, размазывая по лицу краску, запричитала слезливо: