Сонечка плакала, смешивая в слезах горечь с отчаянием и безнадежностью, и, чтобы не было слышно ее надрывного плача, открыла кран, пустила в ванну воду и погрузилась в нее с головой. Захлебнуться и умереть — больше ей ничего не хотелось. На секунду выныривая из воды оживить себя кислородом, Сонечка с отвращением и враждебностью проклинала своего отчима, сальными глазами ухватившего и отнявшего самый прекрасный миг в ее скучной жизни.
— Барышня, а вы, оказывается, танцовщица, — сорвав плохо закрывающуюся дверную задвижку, бесцеремонно вторгся к ней в ванную комнату отчим, якобы для того, чтобы ополоснуть с дороги руки. — Я и не знал, что вы такая чаровница. И я готов, как это у Пушкина Александра Сергеевича? «Лобзать уста младых Армид, иль розы пламенных ланит, иль перси, полные томленьем…»
На толстых губах Николая Тихоновича дрожала противная и, как почудилось Сонечке, заискивающе льстивая улыбочка, а руки с толстыми, короткими пальцами, сполоснутые, но все равно грязные, тянулись, прилаживались к ней.
— Не желаете ли, барышня, чтобы ваш раб потер вам спинку? Да вы не запахивайтесь, не стесняйтесь, я же в некотором роде теперь ваш батюшка…
— Уходите! Сейчас же уходите! — приказала Сонечка. — Вы не батюшка мне, вы… вы гнусный бесстыдник… Вы… Я скажу о вас маме.
— Вот как?! — Расплывчатое, рыхлое лицо Николая Тихоновича немедленно превратилось в раскаленную докрасна сковородку. — Тогда вы сами, милочка, вынудите меня огорчить вашу, горячо любимую мною, маму. Придется и мне рассказать ей о вашей безнравственной выходке. Что это вам, чаровница, вздумалось обнаженной плясать передо мною? Соблазняли, что ли, меня своими прелестями?
— Я не перед вами… И не плясала я вовсе, — уже в голос заплакала Сонечка. — Вы обманщик. Вы… Вы лжете, лжете, чтобы унизить меня, опорочить перед мамой, поссорить нас. Убирайтесь! Убирайтесь, или я убью вас! Я не знаю, что я сделаю! Я выпрыгну из окна! Брошусь под машину!
Николай Тихонович круто развернулся и, ни слова не говоря, резко толкнув дверь, вышел из ванной.
Сонечку трясло так, словно по недоразумению ей влили кровь, несовместимую с ее группой крови. Она вылезла из воды, наскоро обтерлась полотенцем и накинула на себя висевший в ванне старенький мамин халатик.
Соня пообещала Арине не позже чем в половине шестого зайти к ней, чтобы вместе забрать из детского садика маленькую Наташку, и, перед тем как идти на свидание с мальчиками, еще успеть «подштукатуриться и намалеваться», как говорила Арина.
Сонечкина мама через день, с утра до позднего вечера, работала кассиром в соседней с их домом сберкассе. Сегодня она не скоро придет домой, а без мамы Сонечке с Николаем Тихоновичем совсем худо. Развалился в комнате на диване с газетой, а ей уже пора уходить. Как же забрать из шкафа свои вещи?
Часы в кухне показывали пять. Соня начала нервничать. И так у нее, кроме школьной формы, никаких стоящих нарядов нет. Она заранее решила надеть старенькие брючки, тесные и сильно потертые, но сейчас же все щеголяют в потертых дырявых брюках. И она как все. Как все! На свитере просвечивали локти, Соня собиралась зашить их, но уже не успеет. Пусть, так даже современнее — во всем должна быть небрежность!
Внезапно Николай Тихонович появился на кухне. Он шел толстым животом вперед, лицо его горело от злопыхательства и в руке, как копье, он держал Сонин дневник.
— Как я посмотрю, и в школе вы себя вести не умеете, барышня. Прикидываетесь скромницей, тихоней, а на самом-то деле вы, оказывается, не только дома, но и на уроках безобразничаете. Вот и завуч возмущена вашим поведением. Я пойду, пойду в школу, я выясню, что вы там такое натворили. Может, и там вы допускаете вольности, если вам даже в дневник записали замечание?..
— Всем записали замечание, всему классу, — волнуясь, пояснила Соня, — мы шумели. А лазить по чужим сумкам непристойно!
Спокойствие, скорее даже, безразличие ко всему завладело Сонечкой. Она обошла стороной Николая Тихоновича и снова направилась в ванну, чтобы надеть оставленную там форму и поскорее сбежать из дому.
— Что это вы себе позволяете, барышня? — поспешил за ней Николай Тихонович. — Я с вами разговариваю, а вы поворачиваетесь и уходите! Какое неуважение к старшим! Какая невоспитанность! И во всем, буквально во всем, — безнравственность! — Раскаленная сковородка шипела слюною, и толстый, взад-вперед ходящий живот прижимал Соню к умывальнику.
— Выпустите меня, — потребовала Сонечка, и внутри ее привычно натянулась струна. — Я спешу. Я опоздаю.
— Куда это вы опаздываете, чаровница? Ваш дневник красноречиво свидетельствует о том, что вы плохо успеваете по математике. Ступайте в комнату и садитесь за уроки, я займусь с вами…
— Мама позволила мне погулять, я уже сделала уроки.
— Мама слишком либеральничает с вами. Мне это не по душе. — Николай Тихонович наслаждался своей властью над падчерицей. — Я сам займусь вашим перевоспитанием. Сперва дело — потом безделье.
— Вы не смеете! — не помня себя от бешенства, завопила Соня. С силой, неизвестно откуда взявшейся в ее щупленьком теле, отпихнула Николая Тихоновича, сунула в лицо ему резиновую куклу для прочистки ванны, ослепила и придушила на время и вынудила отступить. — Вы не отец мне и вообще здесь никто. И распоряжаться мною вы не имеете права…
Выдавив Николая Тихоновича из крохотной ванной комнаты, Сонечка, пылая от гнева, натянула на себя платье, выскочила в прихожую, сдернула с вешалки пальто и, не надев его, бросилась вниз по лестнице.
— Это хулиганство вам не пройдет даром! — услышала она сверху. — Вы жестоко поплатитесь и еще пожалеете!
Сонечка бежала по морозной улице, и слезы ее инеем застывали на ресницах. «Хоть бы мне совсем окоченеть, превратиться в сосульку и повиснуть на какой-нибудь трубе или крыше! — думала Сонечка, приближаясь к Арининому дому. — Только бы не возвращаться обратно! Не сталкиваться с «батюшкой»! Не видеть его отвратительного живота, его коротких, словно обрубленных, пальцев, его вспаханного докрасна лица и дрожащей то льстивой, то угрожающей ухмылочки!..»
После ванны и разгорячившего ее сражения с отчимом Сонечка так закоченела, что, даже обжигаясь горячим чаем в гостях у Арины, никак не могла согреться.
— Тебе нужно спиртику хлобыстнуть! — определила лечение Арина. — Где-то был у Татьяны, она у нас медработник…
— Ну что ты, что ты, Ариша, разве можно… — попробовала отказаться Сонечка.
Но Арина не слушала ее. Нашла в серванте графинчик со спиртом, уронила несколько капель на язык, поморщилась. Наполнила спиртом небольшую стопку, разбавила от, приказала:
— Пей! Это лекарство. А то заболеешь.
Сонечка покорно выпила. Задохнулась. Охнула. Вскочила. И вдруг почувствовала, как приятное тепло заполнило ее, освободило от напряжения. Голова немного закружилась, хотелось лечь, вытянуть ноги…
Но Арина растирала уже ее ноги спиртом, сняла с нее платье, помассировала спину и грудь, и Соне была приятна ее ласковая забота.
— Поспи маленько, — посоветовала Арина, напяливая на Соню свой толстый шерстяной свитер и старые джинсы. — Я сбегаю за Наташкой, вернусь и разбужу тебя.
— А если придут твои родители? — уже проваливаясь в дрему, спросила Сонечка.
— Не придут! — утешила ее Арина. — Татьяна останется на ночное дежурство, а отец попрется по магазинам и, сама знаешь, постоит там часок-другой в очереди. А я одной ногой там, а другой здесь. Спи, не боись.
Соня заснула и видела сон, но не тот, что мучил ее всю жизнь, другой, прекрасный. Она гуляла в большом цветущем саду, пели птицы, и пахло сиренью. Соня, как наяву, засомневалась: «Зимой и сирень цветет? Странно…» Но долго размышлять ей не пришлось, потому что сказочно прекрасная фея взяла ее за руку и повела за собой, к ручью, в котором переливались, играли солнечные блики. И этом солнечном пруду плавали, обгоняя друг друга, юноши, похожие на сказочных принцев. Сонечка ощутила потребность прыгнуть в этот ручей, порезвиться в воде рядом с принцами. Оглянулась на фею, а она головой ей кивает, улыбается и к воде подталкивает. И сама прыгнула в ручей, смешалась с солнечными бликами, сверкнула, как драгоценный камень. Сонечка заторопилась, чтобы не остаться одной на берегу, скинула толстый шерстяной свитер и джинсы, удивилась: «Зачем Арина меня закутала? Солнце же и сирень в цвету!» Улыбнулась и поплыла.