Ей давно было уже пора отправляться в больницу, но Арина чувствовала, что еще не собралась с духом, не настроилась появиться перед полуживой или уже мертвой матерью. Арине никогда не приходилось видеть мертвеца, и одна мысль о мертвой, да еще изувеченной матери вызывала у нее отвращение и ужас. И Арина потащилась сначала в бомбоубежище, уговаривая себя, что нечестно не предупредить о своем вынужденном исчезновении ребят, и в первую очередь Лынду, который ждет ее этим вечером.
Она наметила заскочить в бункер на секундочку, но Лында попросил ее постоять на стреме, пока он возился с проржавевшим, старым замком, заменял его на новый, унесённый с базы. Девчонка меньше привлекала к себе внимание, чем пацан, тем более что дверь из оккупированного ими отсека нежданно-негаданно вывела их в подъезд, где размещалась жилищная контора и круглосуточно дежурили сменяющиеся на пульте диспетчеры. Арина могла бы отказаться, причина у нее была более чем уважительная, зато характер такой, что всегда казалось, без ее участия сделают все не так, как надо…
Зорко наблюдая за всеми, кто входил и выходил из конторы, Арина как на иголках переминалась с ноги на ногу и, оттого что нервничала, совершила непростительную оплошность.
Время от времени Арина поднималась из подвала по лестнице наверх, осматривала площадку перед конторой, проверяла — не следят ли за ними? И тут из-за приоткрытой подъездной двери она услышала, будто кто-то зовет ее: «Вася, Васенка». Ей втемяшилось, что вернулись Ключики со страшной вестью, ищут ее повсюду. Арина всполошилась, выглянула из подъезда и наткнулась на Линкиного прадеда.
Прадед искал Лину, бегал, чуть не плача, и, задыхаясь, приговаривал: «Вася, Васенка!» Линка как-то рассказывала Арине, что в детстве ее тоже звали Васей, потому что полное ее имя Василина, в честь прадеда Василия. Арина поняла, что обманулась, хлопнула дверью, шаром скатилась по лестнице, ведущей в подвал, но что толку, если Старик ее заметил… Позовет людей, застукают их…
Арина расстроилась, но рассказывать о своем промахе Лынде не стала.
Появление Колюни об руку с Семгой изумило и вовсе повергло Арину в уныние. Не нравились ей импульсивные затеи Дикаря, непредсказуемость в смене настроений и намерений, его ненадежность и неумение управлять собой, когда он звереет. Оставлять Сонечку с Семгой и уже изрядно захмелевшим Дикарем опасно. Зачем она только, не сказавшись, притащилась сюда!..
Арина пыталась увести за собой Сонечку, но Чумка упиралась. Ее можно было понять. Для такой девчонки, как Сонька, мечтательницы, начитавшейся старых романов и не знающей реальной, сегодняшней жизни, близость с Дикарем представлялась не забавным приключением, а «любовью до гроба». Арина все же привязалась к нелепой, беспомощной, чудаковатой, но беспредельно искренней и доброй Чумке, и ей было нестерпим жаль ее. На душе у Арины, когда она покидала бомбоубежище, кошки скребли, и мучило недоброе предчувствие…
2
Само провидение посылало Вике царский подарок, убирая с поля битвы самых грозных для нее противников, Арину и Лынду. Вика сосредоточилась, напряглась, сознавая, что час ее пробил.
— Хорошо вы устроились, уютно, — непринужденно заметила Вика, — четыре комнаты и даже, я видела, водопровод есть, канализация, электричество…
— Так это ж бомбоубежище, — поддержал Вику поймавшийся на ее крючок Колюня. — Тут в случае чего можно долго жить…
— Да, — поддакнула Вика, стараясь держаться как можно скромнее, — с подвалом не сравнить. При желании этот бункер легко превращается в жилую квартиру…
Кирилл, который давно мечтал о собственном закутке, похожем на нормальное человеческое жилье, посмотрел на Вику проницательно, невесело хмыкнул:
— Приглашаю дизайнером. Плачу натурой…
— Спасибо за приглашение, — смиренно поблагодарила Вика. — Если надо, я для друзей готова на любые жертвы…
— Не надо! — вскрикнула Сонечка, чувствуя, что почва начинает ускользать из-под ее ног. Она враждебно взглянула на Вику, не приметив, что Дикаря раздражают уже ее претензии и ее нервозность.
Вика даже головы не повернула к Сонечке, никак не отреагировала на ее выпад, сделала вид, что разговаривает здесь только со своими давними приятелями, а Сонечка тут ни при чем, так, случайный мотылек, опрометчиво залетевший на яркий свет.
— Я вам принесу кое-что, — пообещала Вика, словно в ее отношениях с Дикарем не произошло никаких существенных изменений. — У нас дома есть лишняя посуда, скатерть, найдется, наверное, одеяло…
— Тащи, — согласился Дикарь, — у нас лишним не будет.
…Дикарь пил стаканами, мешая водку с вином и пивом, но ему казалось, что он, как никогда, трезв. Ему нравилась Викина покорность и готовность помогать ему, несмотря на причиненные ей обиды. «И чего это я связался с Чижихой, и этой Кувалдой, и чокнутой Чумкой? — недоумевал Дикарь, поражаясь четкости своих мыслей. — Одни неприятности с теми девками, а Семга — своя в доску, и сколько ее ни толки, она не предаст, подстелется…»
Дикарь посмотрел на красивую, уверенную в себе Сёмгу, на дрожащую в байковом вылинявшем халатике сгорбившуюся, бледненькую Чуму и снова перевел взгляд на Семгу…
Семга улыбалась ему, расстегнув верхние пуговицы шикарного снежно-белого жакета, так что стала видна ее грудь в узеньком прозрачном лифчике. Дикаря обдало жаром. Ему захотелось немедленно вскочить из-за стола и наброситься на Викулю, но самолюбие подсказывало, что надо немного повременить, покочевряжиться, еще потомить Викулю, чтобы их примирение было более сладким и надёжным…
— Что-то жарко стало, — пристально наблюдая за Дикарем, ненароком обмолвилась Вика. — Вы не возразите, господа, если я освобожусь от ненужного груза?
Не успели Дикарь и Пупок ответить, Вика скинула сапоги, брюки и осталась в длинном, до колен, шерстяном жакете, как халат, застегивающемся на пуговицы.
— А дальше? — впиваясь в Вику одурманенными алкоголем глазами, позубоскалил Дикарь.
— А дальше я немного отдохну после угощения и пойду домой… — Серьезность и озабоченность Викиного лица никак не совпадали с легкомысленным действием ее рук. Неторопливо высвобождая одну за другой все пуговицы из петель, Вика откинула полы жакета в стороны, улеглась на скамью из узких деревянных досок и, согнув одну ногу в колене, другую закинула на нее… Сонечка готова была растерзать Вику. Она улавливала и отмечала про себя все женские уловки Семги, но, как противостоять ее хитростям, не знала.
— Тебе не совестно, бесстыдница? — теряя самообладание, безрассудно накинулась Сонечка на Семгу, все больше восстанавливая против себя Дикаря.
— Пупок, — позвал Дикарь Колюню, тяжелой походкой приближаясь к Вике, — ты, кажется, что-то хотел. Делай что хочешь…
Колюня слизнул с губы остатки плавленого сырка и, непристойно икая, полез к Сонечке лобызаться. Сонечка с омерзением отпихнула его, прикрикнула:
— Отстань! Ты совсем пьяный…
Но Пупок, не обращая внимания на ее слова, сграбастал Сонечку холодными, влажными руками и принялся тискать, стараясь опрокинуть на скамейку. Сонечка укусила Колюню за палец, выскользнула из его тисков на пол, еще раз ударилась больным боком и, скорчившись от боли, поползла под столиком прочь от Колюни.
То, что она увидела, вскинув голову, смяло и раздавило ее, превратив в ничто. Дикарь, ее Дикарь, на ее глазах занимался любовью с Семгой, отвратительной Семгой, омерзевшей ей Семгой, ее гонительницей Семгой…
Не помня себя от сокрушившего ее горя, Сонечка, преодолевая немочь, поднялась, с несвойственной ей прытью набросилась на Дикаря, руками, обретшими вдруг сверхъестественную силу, вцепилась в него и попробовала оторвать от Семги. Но Дикарь, как жеребец, брыкнул ее ногой в тощую грудь, и Сонечке показалось, что-то хрустнуло у нее внутри, кольнуло, обожгло. Перехватило дыхание, голова закружилась. Со всего маху Сонечка упала навзничь, ударилась затылком о беспощадно жесткий шероховатый цемент. Теперь боль острыми стрелами пронзила все ее тело, приковала к ледяному полу.
Внезапно Сонечку вырвало, и темнота, которой она всегда так пугалась, обволокла ее. Сонечке почудилось, что она заживо погребена — отвратно пахло сырой землей и давила, не пускала подняться тяжелая могильная плита… А над ухом… верещал гнусавый голосок Колюни, и, как черви, ползли по ней его пронырливые руки…