2
- Ещё через неделю или две мы сильно поссорились с Марией. И всё из-за её подруги. Подруг у Марии было множество, но нельзя же их всех тащить в дом? В общем какая-то девчонка ушла от мужа, ну, или муж её выгнал, я не понял. И теперь она должна остаться в нашем доме, пока не разберётся в своём. Она, конечно, могла бы поехать в гостиницу, но как же тогда Мария подставит плечо и спасёт их брак? Короче, привезла она эту девчонку к нам. Всю ночь они проговорили, а утром, оказалось, я ещё должен поехать к ней домой, встретиться с её мужем и забрать какие-то вещи. Я даже слушать не стал, уехал на работу, да и всё. Так что доссорились мы уже по телефону. Я сказал, что лучше б она вшивых котят таскала, как все бабы. Ну, слово за слово...
Клянусь, этой подруге я за неделю слова не сказал. Только в последний вечер, это был выходной, суббота, мы втроём пили вино. И дёрнул её чёрт заговорить про этот лабиринт. Шуточка за шуточкой, и вот в воскресенье утром мы уже собираемся с ней на прогулку. Я в общем-то хотел отмазаться, но быстро ничего не придумалось; передо мной был выбор: лабиринт в компании этой всё время плачущей девчонки или компания Марии, но на трёхчасовом богослужении в соборе. Выбор был однозначен: лабиринт. Ох, если б только мы не заговорили о нём в тот вечер, если б только Мария не ходила каждое воскресенье в этот проклятый собор, если б только...
Она была впереди, и я даже на неё не смотрел, только на её кеды, за которыми повторял шаги. В лабиринте она умела ориентироваться очень хорошо. Она наткнулась всего на два-три тупика, но минута - и выход найден. Меня одновременно смешило и раздражало то, как она в нерешительности застывала в тупике, вслух подсчитывая, на сколько кустов назад нам надо вернуться и где повернуть. Наверное, я слишком близко или быстро шёл, но, когда она внезапно застывала перед зелёной стеной, по инерции двигаясь дальше, я всякий раз налетал на неё и чуть не сбивал с ног. Она страшно веселилась, но решила предупреждать: «Внимание! Остановочка».
Ещё немного, и мы бы благополучно вышли, но вот снова зелёная стена. «Внимание! Остановочка», - сказала она и спокойно остановилась. Она пялилась в зелёную стену, а мной, тем временем, овладевала тёмная сторона, какая-то страшная сила лабиринта. Я даже ни о чём таком подумать не успел, просто знал, что делать. Как будто вместо меня это решил лабиринт, а я просто идеальный механизм, исполняющий его волю. Я завёл руку вперёд и расстегнул ей джинсы. От неожиданности она даже не пошевелилась, а я стоял за её спиной и, запустив руку в трусики, гладил её. А потом, и этого я от себя никак не ожидал, я напёр на неё и слегка толкнул, чтоб она упала на колени. Я стал перед ней, спустил джинсы и говорю: «Соси!». Клянусь, я никогда ничего такого девушке не говорил. Вообще слова такого не было в моём лексиконе, а тут вдруг... Не я это делал и не я так сказал. Она как будто тоже почувствовала неправдоподобность происходящего. Бывает, знаете, в сон врезается какая-нибудь деталь, из-за которой вдруг осознаёшь, что это сон, и просыпаешься. Вот и с неё вдруг слетела остолбенелость, она немного откинулась на руках и посмотрела мне прямо в глаза. От этого её в немоте сделанного укора передо мной пронёсся весь ужас последствий. Как мы теперь с ней будем? А если она скажет Марии?
Тогда я решил, что если у нас с ней всё случится, Марии рассказать она не посмеет. Значит, придётся её принудить, другого способа я не видел. Сделал шаг навстречу, взял её за голову и кокетливо так говорю: «Ну, что ты, моя хорошая? Давай!» - А сам чувствую: она совсем не настроена, сейчас начнёт возмущаться, или убежит, или ещё хуже - заговорит. Я только одно придумал: взять её за волосы да так, чтоб ей больно стало. И взял, и она вскрикнула. А потом я свою часть положил ей в рот. И поехало. Не знаю, зачем мне вообще понадобилось давать ей в рот, можно же было и по-человечески - саму её взять. Но случилось именно так. Ну, мы без нежностей. Она меня не целовала, она вообще ничего не делала, это я, насколько мог грубо, трахал её в рот. Я спросил, хочет ли она тоже удовольствие получить. Но она не попыталась ответить, я и сам знал: дурацкий вопрос. Происходящего было достаточно, чтоб не знать, как вообще это получится пережить. И нельзя было не думать о Марии.