Алекс покачал головой:
— Здесь не совсем подходящее место. В данный момент он вовсе не в восторге от больниц! Но гипс снимут уже в сочельник, хотя для Макса это вовсе не помеха: он горит желанием покататься на лыжах.— Заметив на ее лице нерешительность, он спросил: — Вы теперь хорошо спите?
— Кажется, да… Старуха в черном капюшоне и с острой косой поутратила свое влияние.— Она вернулась к спасительной иронии.— Вот, Саймон принес мне домашнее задание. Эти книги — из тех, что когда-то заказывал Уилл. Если попадется что-нибудь любопытное, я вам расскажу.
Ей подумалось, что так она лучше всего раскроет перед ним свой склад ума.
— Нам некуда спешить, Люси. Скоро у нас появится время все это обсудить, а сейчас, я думаю, стоит направить усилия на то, чтобы вызволить вас отсюда и вернуть домой.
Другого, менее боязливого пациента слова доктора приободрили бы, но Люси успела утратить прежний оптимизм. Пришел санитар с каталкой, но Алекс игриво перехватил ее, жестом отослав медбрата.
— Пора. Трем паркам не терпится всадить в вас иглу.
Он склонился к самому ее уху и прошептал:
— И я посодействовал, чтобы они выбрали иголочку потоньше.
Лицо Люси озарила неуверенная улыбка, и Алекс бодро покатил ее по извилистым больничным коридорам туда, где уже ждали кардиолог, лаборант и рентгенолог. Она снова ощутила себя в безопасности.
Направляясь через гостиничный холл к обеденному залу, Кэлвин уловил аромат лилий — немного одуряющий, но сообщающий дорогому старинному отелю флер роскоши. Он вошел в ресторан прямо в своем светлом верблюжьем пальто, нервно покручивая на нем крупную пуговицу. Заметив в зеркале отражение профессорского профиля, Кэлвин сунул руку в карман, но тут же вынул ее.
— Мистер Петерсен, профессор Уолтере уже здесь. Позвольте ваше пальто, сэр.
Метрдотель «Клариджа» передал пальто Кэлвина подручному и указал на столик в углу обеденного зала, за которым сидел шикарного вида человек лет пятидесяти пяти. Он был одет в темно-синий шерстяной пиджак и рубашку в мелкую полоску. Кремовый шелковый шейный платок заменял ему галстук. Кэлвин издалека заметил, как играют на свету запонки у него на манжетах. Профессор Фицалан Уолтерс читал свежую «Нью-Йорк тайме», но, увидев идущего к его столику Кэлвина, отложил газету и поднялся ему навстречу. Он протянул гостю руку для приветствия, а другой рукой похлопал его по плечу. Пока официант отодвигал для Кэлвина стул, тот в очередной раз подивился, как солидно он выглядит, несмотря на тщедушное телосложение.
— Весьма приятно встретиться здесь с тобой, Кэлвин, пока я в Лондоне.
Голос у Фицалана был низкого тембра, с легким южноамериканским акцентом, свидетельствовавшим о давнем богатстве и привычке к подчинению.
— Вы возвращаетесь на Рождество?
— Послезавтра улетаю.
Профессор был значительной деловой персоной и входил в административную верхушку теологического факультета при их колледже. Это учебное заведение было основано в 1870 году в Канзасе, с филиалом в Индиане. За годы существования оно приобрело престиж и взрастило немало известных питомцев, среди которых были сенаторы, судьи и прочие знаменитости из разных общественных кругов. По сути, диплом колледжа служил своеобразным пропуском к выгодной должности на поприще юриспруденции, политики или госслужбы. В беседе с непосвященными Уолтерс с гордостью характеризовал его как неоконсервативное фундаменталистское учреждение.
Казалось, не существует никого и ничего, с чем или с кем не сталкивался бы профессор Фицалан Уолтерс. С десяток лет назад он написал оригинальный труд на тему второго пришествия Христа. Книга вполне отвечала нравственным установкам и широким воззрениям Кэлвина, что побудило его заняться преподаванием: чтением лекций он собирался зарабатывать себе на хлеб и одновременно готовиться к защите кандидатской, а затем, в не очень отдаленном будущем, и докторской. Когда он увидел объявление о вакансии в Канзасском колледже, то счел такую возможность вполне отвечающей его стремлениям и откликнулся.
Профессор Фицалан Уолтерс — или Эф-У, как он просил друзей называть себя,— при первой же встрече проявил к Кэлвину живейший интерес. Они долго беседовали о докторе Джоне Ди — Кэлвину было давно известно, что тот доводится ему предком. Казалось бы, ему, а не профессору следовало искать у собеседника расположения, но Кэлвину очень польстила любознательность Эф-У по поводу Джона Ди; не в пример некоторым, считавшим доктора сумасшедшим, Уолтерс выказывал к нему искреннее почтение. Наряду с многочисленными сторонниками он верил, что Ди не напрасно общался с ангелами — из бесед с ними доктор должен был почерпнуть подробности Апокалипсиса и второго пришествия. Профессор и Кэлвин вместе задались вопросом: какие сведения содержались в его рукописях и куда это все потом подевалось? Обоим было известно, что, пока Ди путешествовал в 1580-х годах по Богемии, его дом ограбили, а библиотеку похитили. Выяснилось, что Уолтерс гораздо более сведущ во многих подробностях жизни и занятий доктора, нежели даже сам Кэлвин.
После плодотворного обмена мнениями Кэлвин получил желанное вознаграждение — место преподавателя в колледже. Позже, при содействии все того же Эф-У, ему назначили аспирантскую стипендию, что давало Кэлвину возможность совершать рабочие поездки для написания диссертации. Его семья считалась зажиточной, поскольку владела недвижимостью и некоторыми акциями, но в свободном обороте денег всегда оставалось мало, и Кэлвин был признателен профессору за покровительство. По мере того как продвигалось их сотрудничество, он лучше узнавал Эф-У и вскоре обнаружил, что некоторые воззрения старшего коллеги на Божий промысел, Вознесение и креационизм[59] попахивают экстремизмом. Еще больше Кэлвина обеспокоили публичные заявления Уолтерса о том, что ответственность за трагедию одиннадцатого сентября следует взваливать не только на террористов-исламистов, но в равной мере и на атеистов, феминисток и геев.
Тем не менее опасения за поведение патрона он решил держать при себе. Эф-У уже включил его в круг своих конфидентов, и Кэлвину вовсе не хотелось терять завоеванные позиции. Однако их взаимная привязанность расцвела еще пышнее, стоило ему нечаянно обмолвиться о гибели своего английского троюродного брата и о ключе с занимательной историей, которому обидная случайность помешала попасть в руки его матери. Кэлвин пояснил, что эта реликвия передавалась в их семье по материнской линии, но вручили ее почему-то его кузену из Англии, нарушив тем самым многовековую традицию. Он также высказал предположение, что ключ имеет касательство к книгам и документам, которые его знаменитый предок поостерегся выставлять на суд противоборствующих доктрин, расплодившихся в начале семнадцатого века. Эф-У, в свою очередь, выразил удивление, что впервые слышит обо всем этом от своего коллеги.
Официант предложил новому посетителю меню, а Кэлвин тем временем с удивлением отметил про себя, как многое теперь связывает его с профессором. Тот, очевидно, пребывал в благодушном настроении, поскольку предложил молодому приятелю тоже выбрать что-нибудь. Сам он уже успел заказать самый обычный английский завтрак.
— Обожаю эти сосиски,— пояснил он.— У нас таких нигде не готовят.
Кэлвин недоумевал, почему Эф-У прямо не приступит к делу: это было совершенно не в его духе.
— Ну, есть что-нибудь новенькое о твоих английских кузенах и о докторе Ди?
Уолтерс принялся за еду, не сводя с Кэлвина пытливого взгляда, словно опасаясь пропустить что-нибудь важное.
— Что будете заказывать, сэр? — спросил у Кэлвина подоспевший официант.
Тот уже открыл рот, чтобы попросить яйца «бенедикт», но не успел издать и звука, как Уолтерс изрек:
— Он возьмет английский завтрак: яичницу-глазунью и горячие тосты с маслом. Да смотрите, масло намазывайте на подогретый хлеб! — Не обращая внимания на стоящего рядом официанта, Эф-У в полный голос сообщил Кэлвину: — Эти британцы ничего не понимают в подогретых тостах с маслом.