— Благодарю вас, джентльмены. Мефистофель, будьте добры, выйдите и позвоните нашему старшему коллеге — думаю, ему не терпится узнать новости. А теперь,— он полуобернулся к Люси,— мы подождем.
Тут он потерял к ней всякий интерес и снова взялся за книгу, тогда как отталкивающего вида верзила, захвативший Люси у Шартрского собора, исчез за входной дверью. Люси с омерзением подумала, что и в самом деле попала в какое-то дьявольское место, но каламбур ее даже не позабавил.
За целый час она не проронила ни слова, хотя успела убедиться, что непосредственная опасность ей сейчас не угрожает. Она незаметно озиралась, пытаясь рассмотреть что-нибудь полезное в окружающем ее полумраке. Ее все больше знобило — огонь в камине был слишком слаб, чтобы обогреть отсыревший воздух,— но Люси не желала вступать с похитителями ни в какие переговоры. Водитель, высокий и сероглазый, о чем-то оживленно болтал с хозяином на приличном французском. Вскоре он ушел в совершенно запущенное кухонное помещение, на некоторое время пропав из виду, и вернулся со стаканом воды для Люси. Она не стала глупо разыгрывать презрение и взяла воду без слов, но пить не стала. У человека за столом зазвонил мобильник, и тот без всякой спешки ответил:
— Мда?
Какое-то время он слушал, а затем отрывисто бросил:
— Дайте ему трубку.
Только теперь Люси поняла, что это американец и акцент у него тот же, что у доктора Анжелики,— тоже южный, но далеко не такой мягкий и располагающий.
— Девушка у нас.
Он разговаривал с той небрежной легкостью, с которой кошка играет с полузадушенной птичкой, которую ей лень съесть прямо сейчас.
— Думается, мы теперь сможем открыть замок.
Американец сделал знак тому, кто караулил Люси у портала собора. Мефистофель, сидевший в самом темном углу комнаты, бесшумно встал со стула, подошел к Люси и потянул за тонкую золотую цепочку, висящую у нее на шее,— подарок Алекса на день рождения. Ключик слетел с порванной цепочки, а защемленную кожу на горле начало саднить. Люси почувствовала, что ее словно бы осквернили, и в упор взглянула в желтоватые глаза обидчика, носящего такое подходящее ему сатанинское прозвище.
— Разумеется,— продолжал тем временем кошачий вкрадчивый голос с южноамериканским акцентом.— Итак, дражайший доктор, если не ошибаюсь, у меня есть кое-что для вас. А у вас есть кое-что для меня. Нет никакой надобности кому-либо знать об этом деле — никто и не узнает, если вы будете аккуратно следовать инструкциям. Но прошу вас поверить: если ко мне в дверь постучатся любознательные визитеры из gendarmerie или я заподозрю, что вы ведете двойную игру, то я ведь могу выйти из себя. Тогда взаимовыгодный обмен, на который я так надеюсь, не состоится. Надеюсь, я понятно излагаю?
Люси заметила, что человек не тратит лишних слов, a «gendarmerie» он произнес на превосходном французском. Он встал со стула и медленно двинулся через всю комнату к камину. Из динамика до Люси донесся спокойный голос Алекса. Она сразу воодушевилась: судя по всему, он был, как всегда, непоколебим.
— …понять, что я совершенно равнодушен к документам, которые вы так жаждете получить. Я диву даюсь, что здравомыслящие люди могут настолько увлекаться подобными вещами. Вы и вправду считаете…
Американец отвернулся, как видно, желая подольше подержать ее в несчастливом неведении относительно развития ситуации. Люси заметила, что в ходе словесной баталии с Алексом его лицо приняло почти патетическое выражение. Хозяин поднял опрокинувшуюся шахматную фигуру и сделал ход на доске. Наконец он вернулся на прежнее место и сел поближе к Люси, так что она ясно слышала, что говорит Алекс. От нее явно ждали эмоциональной реакции на происходящее.
— …послеоперационный период и требует чрезвычайно осторожного подхода. Я поставлю на ноги всех и вся, лишь бы добиться, чтобы вас самым суровым образом призвали к ответу. Пусть мистер Петерсен считает вас неуязвимым — обещаю, что я со своей стороны буду неумолим. Давайте же оставим пустые словопрения, побыстрее придем к некой договоренности и будем неукоснительно ее придерживаться. Через четверть часа я вылетаю из аэропорта Де Голля, посадка в одиннадцать вечера. Что вы предлагаете?…
Люси отвернулась. Все ясно: они требуют, чтобы Алекс привез выкопанные в саду манускрипты. Зато совершенно непонятно, как эти люди узнали о документах, почему эти бумаги им так нужны и какое, черт возьми, отношение имеет ко всему этому «мистер Петерсен». Люси поборола желание еще раз взглянуть в лицо тому, кто удерживал ее в заложницах, и постаралась не придавать значения его заключительной реплике:
— До чего же приятно вести переговоры с разумным человеком! Не нужно тратить ни лишнего времени, ни сил. Кстати, сегодня вечером я вынужден был отказаться от похода в оперу, хотя некоторые весьма авторитетные личности подтвердят, что в действительности я сейчас нахожусь там и даже пью шампанское в антракте. А вы любите оперу, мистер Стаффорд? «Лючию ди Ламмермур»?
Последнюю инструкцию касательно выкупа Люси Алекс пропустил мимо ушей, хотя и понимал, что будет играть до последнего козыря, поэтому должен соглашаться на любые условия. Он с треском сложил мобильник и встал в очередь на свой рейс, оценивая реальность невысказанной угрозы, которую ясно уловил в спокойном голосе собеседника.
Последний мучительный час перед полетом был наполнен внутренним беспокойством. Наконец, пристегнув ремни, Алекс достиг желанного уединения и принялся мысленно взвешивать то, что только что обрушилось на его голову. После неудачных попыток навязаться ему в попутчики Кэлвин расстарался и за время их пути в аэропорт предоставил полный отчет о трех своих знакомых: не только рассказал об их необычайной заинтересованности рукописями Джона Ди, но также намекнул на характер их товарищества и — что прозвучало особенно угрожающе в свете похищения Люси — на связи в правительственных верхах на трех континентах. Того, с кем Алекс недавно общался по телефону, Кэлвин назвал Ги. Этот «американец в Париже» выбрал Францию местом жительства из своеобразной родовой спеси: Ги вел свое происхождение от тамплиеров и с каждым встречным и поперечным заводил полезное знакомство. Слушая, как Кэлвин произносит имя Ги, Алекс невольно ассоциировал это слово с индийским названием топленого масла, что и помогло ему составить представление об этом человеке — скользком, но чересчур легковесном.
Выливая на Алекса все новые потоки шокирующих подробностей, Кэлвин рассказал ему и о других знакомых по колледжу, также чрезмерно увлеченных предком обоих братьев, в особенности его пресловутым пребыванием в конфидентах у ангелов. Алекс заметил, что все они вместо реальных имен носили псевдонимы, а цепочка их влияния, судя по уверениям кузена, простиралась до заоблачных политических сфер. Кэлвин заявил, что они никогда не станут марать руки грязными делишками, и в его тоне Алексу почудилась неподдельная забота об их репутации. Вынесенный кузеном вердикт был таков: противостоять этим людям бесполезно, и их интересуют не сокровища, а пропаганда их деятельности, которую они собираются использовать в политических целях. У них мощная поддержка со стороны множества влиятельных лиц, кому небезразличны их изыскания; однако, заверял Кэлвин, они не станут причинять кому-либо серьезный ущерб — при условии немедленного получения желаемого. По крайней мере, на данный момент лучше подчиниться их требованиям, советовал он.
Алекс в смятении думал о том, что не знает, как относиться к кузену, и колебался между бешенством, скепсисом и даже жалостью. Слушая его пространные пояснения, он не раз прикидывал, насколько тот честен в своих откровениях и нет ли у него про запас совершенно иной версии. Но он покорно сидел и слушал то, что ему говорят, и то, что скрывают, и думал, как это все сопоставить, избегая задавать лишние вопросы, чтобы не обнаружить свой истинный настрой. Ему не терпелось отделаться от собеседника и наедине с собой поразмышлять над услышанным, вглядеться в суть сказанного со своей точки зрения. Неопровержимо ясным было одно: за тридцать пять минут он столько всего наслушался от Кэлвина, что начинал чувствовать дурноту от его присутствия. Тот лишний раз подтверждал истину, до которой Алекс сам додумался прежде: некоторым людям хватает веры для ненависти, но недостаточно веры для любви. В состоянии, близком к отчаянию, он понял, что приложит все усилия, но любой ценой отвоюет у них Люси целой и невредимой, а потом унесет подальше ноги.