У Люси было всего мгновение, чтобы задуматься, с чего вдруг Алекс решил отказаться от профессиональной заботы о ней, а он тем временем уже высказывал Джейн сочувствие по поводу очередной рабочей субботы, шутливо предупреждал, что звонить ему не стоит, поскольку у него наконец-то выходной, тем более что проводит он его за пределами Лондона, но обещает привезти ей в качестве компенсации бутылочку кальвадоса. Люси показалось, что Алекс не в меру общителен. Неожиданно он сжал ее руку и задал желанный вопрос: может ли Джейн заглянуть в карточку Люси и подсказать, откуда поступило донорское сердце?
— Джейн, это действительно важно, иначе бы я не спрашивал. Повисла пауза. Люси не сводила глаз с Алекса, ожидая ответа.
Тот все кивал:
— Ага, понятно… Джейн, можно ли узнать и другие подробности? Например, название больницы, где брали сердце для нее?
Поколебавшись, он вдруг спросил:
— Джейн, может, ты просто скажешь мне, кто донор?
Щебет в трубке прекратился — Джейн резко замолчала. Алекс покосился на застывшую Люси.
— Мне бы хотелось узнать… только это. Значит, его имя для меня не пустой звук?
Люси услышала, как голос Джейн в трубке сорвался и лишился привычных бодрых ирландских модуляций. Она поняла, что на поминках по Уиллу многие могли слышать его имя, произнесенное в связи с Алексом, и если тогда оно не имело для Джейн особого значения, то теперь она вдруг все поняла. Алекс больно стиснул пальцы Люси.
— Ничего… Не беспокойся. Ты не представляешь, как выручила меня. Спасибо, Джейн. Передавай привет своим.
Алекс отключился и взглянул в бархатистые глаза Люси — прежде карие, а теперь казавшиеся серыми со стальным отливом. Он молча обнял ее, и она сочувственно прижалась к нему. Когда Алекс немного пришел в себя, он отстранился и спросил:
— Все-таки как же ты узнала?
У Люси не оставалось времени на раздумья. Алекс — человек рассудительный, он безмерно терпим к воззрениям других людей, каким бы богам они ни молились и какую бы веру ни исповедовали. Однако сам он твердо стоит на земле и прислушивается лишь к собственным ощущениям. Теперь Люси предстояло соединить эти две черты его личности. Она знала, что побывала в загробном мире, и должна была сказать об этом без обиняков, пусть и рискуя показаться смешной.
— Я видела Уилла вчера вечером. В потоке света. В лабиринте.
Она взяла их бокалы, привела Алекса в гостиную, к пылающему камину, и стала излагать свои соображения по поводу страницы пергамента, доставшейся Уиллу. Люси рассказала о том, как экспериментировала с именем Уильям и получила любопытный результат («Я — Уилл»); о том, как услышала слова о связи двух душ и их нераздельности. Она призналась, что вначале восприняла их в свете возникших у нее глубоких чувств к Алексу — надо сказать, вполне правомерно,— но затем увидела в этих строках другой, скрытый смысл: чья-то омега, то есть завершение, стала ее альфой — началом. А потом, добавила Люси, она наяву увидела Уилла и едва не приняла его за Алекса — человека, которого ей больше всего хотелось увидеть в тот момент. Но в свете свечей его образ показался ей искаженным: резко очерченный подбородок, более широкие плечи, менее утонченный облик, волосы намного темнее и сильнее вьются… Тем не менее видение живо напомнило ей о привлекательном Алексе Стаффорде.
— Это был тот же милый мальчик, только сильно повзрослевший.
Люси указала на фото, где братья сидели рядышком на каминной полке: одному двенадцать лет, другому — десять. На ее взгляд, тогда в них было гораздо больше сходства, чем различий. Затем, продолжила Люси свои пояснения, она услышала голос. Услышала, будто Алекс обращается к ней в ее сознании.
— Да,— удивился он.— Я обращался…
Люси и так знала, как верила и в неоднозначность своего внутреннего опыта. С ней разговаривал не только Алекс, но и его брат — голосом более мелодичным, высоким и требовательным. Мимо нее кто-то неслышно прошел, ощутимо задев края одежды. Уилл был там, рядом, он исследовал лабиринт вторично, вместе с Люси. Алекс мог верить или не верить — ей было все равно. Она ничего не выдумывала.
Алекс молчал. Ему вспомнилась южноамериканская коллега, которая подарила ему книгу Маркеса, приглашая тем самым измерить расстояние между реальностью и духовностью. Он глотнул вина и взглянул на Люси.
— Проводились различные исследования — и сейчас, кстати, проводятся. Это называется клеточной памятью. Некоторые специалисты относят ее к области фантастики, других возмущает само допущение такого феномена. Но есть и те, кто утверждает, что клетки обладают своеобразным разумом и пересадка живой ткани из одного организма в другой не прекращает их способности помнить. Вполне возможно, что цепочки аминокислот, передающие сигналы от мозга к различным частям тела, формируются также и в сердце. Я сам никогда глубоко не вникал в этот вопрос, хотя наслышан о результатах некоторых экспериментов, проводившихся, в частности, в Америке. Истории воистину невероятные, и было бы несправедливо рассматривать их с предвзятостью. Впрочем, недвусмысленного заключения добиться так и не удалось; если принять гипотезу, что мозг не единственный орган познания и сердце обладает автономной нервной системой, тогда подобные явления не исключены.— Он заметил, что Люси напряженно слушает, пытаясь вникнуть в суть сказанного, и добавил: — Кортни будет категорически отрицать такое предположение, но я могу переговорить с Амалем. У него на все найдется непредвзятое мнение, и оно наверняка будет очень ценным.— Некоторое время Алекс разглядывал вино в отблесках огня в камине и наконец признался: — Странно, однако, что не все испытывают то же, что и ты. Если бы это было так, разногласий было бы меньше.
Люси тоскливо взглянула на него: страхов у нее ничуть не убавилось.
— Алекс, дело не в том, способен ли ты поверить в пережитые мной впечатления или нет. Дело в самом результате — в том, что у меня сердце Уилла. Ты и сейчас думаешь, что это обыкновенный насос? И ничто тебя не смущает?
Алекс сидел на полу, опершись сзади на руки, но после ее вопроса быстро подался вперед и коснулся лица Люси, погладив ее по щеке.
— Уилл умер, Люси. Я лично проверял все показатели — я был там до самого конца. Теперь тебе понятно, почему я не смог присутствовать на операции?
Она сочувственно положила руку ему на плечо.
— Что бы Уилл ни унес с собой в могилу, сердце он оставил здесь. Если из-за смерти моего брата ты осталась жива, я буду благодарен ему до тех пор, пока дышу.
Алекс заключил лицо Люси в ладони и одним своим взглядом рассеял все ее сомнения.
— А что смущает тебя? — спросил он.
— Это от твоего поцелуя, Алекс, пробудилась моя душа. Всю жизнь она таилась в полумраке — до тех пор, пока не поверила тебе. Но мне кажется, что и Уилл приложил к этому руку. Впервые наитие подсказало мне прислушаться к собственному сердцу. Наверное, он был пылкой натурой, и его обширным сердечным привязанностям не по нраву пришлись бы могильный холод и покой. Я знаю, такие рассуждения — из области психологии, и пусть. Но для меня сердце Уилла не просто насос. Я словно чувствую его прощальный…— она запнулась, подыскивая слова для своих невероятных ощущений,— восторг. У него не оставалось никаких сожалений, Алекс, и он ничем мне не докучает. Я вижу, как он будто вдыхает полной грудью, стоя на горной вершине. Я понимаю его юмор, даже предсмертный… Я и раньше не боялась умереть, но Уилл научил меня не бояться жить.
— В твоих словах самое убедительное то, что Уилл до последнего сохранял свой хулиганский настрой,— рассмеялся Алекс. Рассуждения Люси его, видимо, заинтересовали.— Особенно жаркие споры возникали у нас вот по какому поводу: когда речь заходила о Ньютоне, Уилл становился на сторону поэтов-романтиков — Китса и, кажется, Лэма[82],— утверждавших, что Ньютон убил поэтику радуги, разложив ее на призматические цвета. Уилл с готовностью присоединялся к их хору, отчасти чтобы поддразнить меня. Всю свою жизнь я придерживался ньютоновских взглядов на устройство мира и пока не готов отказаться от них окончательно, но с сегодняшнего дня мне придется их пересмотреть — благодаря тебе. Возможно, сердце не просто физический орган. Может, нам всем стоит всмотреться в призму и разглядеть в ней богиню радуги. Увидеть то, что больше суммы всех частей…