Я едва успел юркнуть за угол, как они, спотыкаясь и громко икая, прошли в паре шагов от груды щебня, к которой я прилепился. Я задержал дыхание и умолял сердце стучать не так громко или вовсе остановиться. Кровь шумела в голове, а дыхание вырывалось со свистом, не давая расслышать чужие шаги. Я зажмурился и стиснул зубы.
Только бы не заметили!
Но троица прошла мимо, не обратив на меня никакого внимания. Я выждал, пока они отойдут, и на животе, размазывая грязь, подполз к краю кучи. Ущербная желтая луна плеснула мутным светом на три мускулистых силуэта, исчезающие в темном проеме между домами, и, устыдившись, скрылась в плотных коричневатых облаках, похожих на мятые куски ваты, разбросанные неряшливым ребенком по небу.
Подождав еще пару минут для верности, я выполз из своего убежища и, стараясь не делать лишнего шума, перебежал в тень крыльца. Рассохшиеся ступеньки противно заскрипели, и я одним прыжком преодолел оставшееся расстояние и проскользнул в приоткрытую дверь.
Если сказать, что я был поражен, то это будет вранье. Я не сразу даже понял, что увидел, а когда осознал, показалось, будто мне в затылок спустили курок. Желудок снова дернулся.
В дальнем углу небольшой захламленной комнаты бордово переливались угли, наполняя ее теплым неярким светом и отражаясь рыжими искрами на светлых волосах девушки. Она лежала на боку у стены на старом заплесневелом тряпье, как сломанная кукла — в неестественной позе, с безвольно откинутой назад головой, словно ее небрежно, пинком ноги, перевернули да так и бросили: одна рука подмята, и острое плечо больно упирается в каменный пол, а вторая безжизненно вытянулась к огню, и видно было, что под левой грудью у нее какой-то рисунок. Несмотря на то что все ее тело было изуродовано кровоподтеками, ссадинами, а где и настоящими ранами, она была невероятно красива — нереальна, почти совершенна.
Я бы так, наверное, до утра и стоял там, но девушка шевельнулась, и наваждение пропало: я был в полутемной пропахшей табаком и насилием комнате, а передо мной лежала избитая до полусмерти голая девчушка, не понятно, за какие грехи заслужившая такое. Она снова застонала, и я, очнувшись, стащил новую, только сегодня купленную, фуфайку и натянул на девушку. В поисках чего-то еще, чем можно было бы укрыть ее, я оглядел комнату: возле очага валялся старый фонарь и штук пять пустых бутылок местного пойла, под окном догнивали остатки стола, а рядом — и книжного шкафа с раскисшими от сырости книгами; вдоль правой стены было некое подобие лежбища — просиженный развалившийся диван и куча грязных тряпок. Не найдя ничего приличного, я завернул девушку в старое покрывало, прихватил фонарь и, бережно взяв ее на руки, вышел на улицу.
Я только успел сделать несколько шагов и свернуть в тень дома, как снова услышал те самые страшные голоса. Вы можете называть это как хотите — шок, ступор — я знал, что это был обыкновенный страх. Ужас, который приковывает ноги к земле и не дает сдвинуться с места. Единственный выход в город находился там, откуда доносились голоса, а в том проулке, куда я свернул, были лишь голые каменные стены без единого окна и все те же приближающиеся голоса с одной стороны и невысокий жестяной заборчик с другой — хлипкая граница владений креджей.
Не могу сказать с уверенностью, чего я боялся больше — верной мучительной гибели от рук трех, а может и больше, садистов или, возможно, не менее мучительной гибели от рук таинственных обитателей Лабиринта Скелетов, которых никто не видел, а если кому-то и удавалось, то рассказать об этом они уже вряд ли смогут.
Выбирать мне было особо не из чего: с одной стороны — смерть, без вариантов и возможности избежать ее, с другой — тоже смерть, и, скорее всего, тоже без вариантов, но не сию минуту, может через четверть часа, а может сразу за забором. Я не знал этого, а потому выбрал лабиринт.
Да, там мне грозила опасность не меньше, и я уже приготовился там умереть, но одно я знал точно: несчастная девушка больше не попадет в эти мерзкие, жадные руки. К этому старому куску железа те, что сейчас гомонят в пустой комнате и близко не подойдут — никто не нарушает границ креджей безнаказанно.
Все эти мысли пронеслись у меня в голове за один миг, я успел только раз вздохнуть. А потом, когда я уже решил, что делать, исчез свинец из ног, в голове прояснилось, и я крепче прижав свою драгоценную ношу, с невероятной легкостью добежал до забора, аккуратно переложил теплый сверток на другую сторону и перелез сам, успев услышать только вопль, полный бессильной ярости.