Она все не шла. И больше не придет. А без нее — это конец. Конец света.
Он возвратился в гостиницу, повторяя про себя эти строчки. Чтобы успокоиться, стал убеждать себя, что она вернется, как обычно, что он снова покорит ее и что они опять, как прежде, переживут те чувства, которые так бездумно растратили. Да, это логичный конец для слишком пылающего пламени — погаснуть, но затем получить новую порцию кислорода и вспыхнуть еще сильнее, чтобы сгореть дотла. А что будет с французом, с которым она уехала? И Джим увез бы ее — в какое-нибудь волшебное и экзотическое место, как их любовь. В атмосферу, какую она любила, чтобы исполнить любое ее желание, в том числе ее ненасытное чувство эстетики.
Может быть, в Марокко. «Spanish Caravan»: [8]«Забери меня, испанский караван, я же знаю, ты можешь… Я должен видеть тебя вновь и вновь».
Прежде чем мир кончится, прежде чем наш мир кончится.
12
27 августа 2001 года. Париж, галерея Раймона Сантея
Я ждала вашего звонка, мадам Прескотт
— Раймон, это я.
Мой голос мгновенно выводит Раймона из состояния оцепенения, в котором он пребывает с момента возвращения домой, опустошенный после бессонной ночи в полицейском участке.
— Откуда ты звонишь?
Возможно, что его домашний телефон, как и мобильный, уже прослушивают и он боится, что меня могут легко обнаружить там, откуда я звоню.
— Из телефона-автомата У меня ничего нет: ни сумки, ни мобильного.
— Да, я знаю.
В голове Раймона молнией мелькает мысль: теперь он знает, что нужно делать.
— Извини, но сейчас мне нужно срочно звонить Дениз, моей ассистентке.
Он бросает трубку, чем повергает меня в шок: я ожидала, что Раймон предложит помощь или хотя бы спросит, в каком я состоянии, где и как провела ночь. Он же лишь сообщает мне, что должен звонить Дениз. Что ему нужно сказать ей такого срочного? Что вообще может в данный момент быть важнее моего положения, безнадежного и абсурдного?
Похоже, я ошиблась в Раймоне, он думает, что я в самом деле убийца, и не хочет связываться со мной. Это очень странно.
Но в следующий момент меня осенило!
Ассистентка — это подсказка: я должна позвонить Дениз и она объяснит мне все. Раймону известно, что во время подготовки выставки я звонила сотни раз на ее мобильный. Стараюсь вспомнить номер. К счастью, у меня еще есть в кармане несколько монет. Первый звонок — ошибка, отвечает мужской голос, но со второй попытки я попадаю куда нужно.
— Здравствуйте, Дениз.
— Я ждала вашего звонка, мадам Прескотт.
Очень рискованная игра, но другого выхода нет. Будем надеяться, что нас не поймут.
— Можем увидеться через полчаса в Центре Помпиду. До вашего отъезда в Лондон.
Меня разыскивают. Я должна признать это и затаиться. Других вариантов нет, таково мое новое положение. Нужно согласиться с этим и действовать соответственно. Мне надо понять, где я сейчас нахожусь, и отправиться на встречу с Дениз. О дальнейшем буду думать позже.
13
Март 1971 года. Париж, улица Ботрейи
Скажи мне, где твоя свобода
Альдус Сантей был обеспокоен: он знал, что Джим, друг Анн, вот уже несколько дней в Париже. Сантей оставил ему несколько сообщений в гостинице, но тот так и не объявился.
Джим привез книгу на древнегреческом, драгоценную книгу, которую Анн доверила ему доставить туда, откуда ее некогда забрали. В старину Лютеция означала топь, в которую уже много веков был погружен старый корабль, истерзанный бурями, войнами, эпидемиями и бедствиями, но так никогда и не затопленный. Теперь корабль был готов отчалить и пойти курсом на спасение человечества.
Итак, Джим не подавал признаков жизни, и Альдус решил, что настал момент самому отправиться в отель «Георг V» и поискать его. Он хотел предложить Джиму свой дом на улице Ботрейи и вместе наконец-то прочесть эту книгу.
Воздух Парижа в это утро был по-особому свеж. Весна уже заявляла о себе фрагментами прозрачного неба, проступающими между облаками, белыми как молоко, которые прорывались среди покрывала тяжелых, как водосточные трубы Нотр-Дам, серых туч.
Джим бродил по городу, инстинктивно выбирая улицы, которые ему нравились больше, чаще всего переулки, которые от бульвара Сен-Жермен вели к набережной Сены. У него не было какой-то цели, ему просто хотелось наслаждаться атмосферой города, вдыхать свежий воздух, садиться за столик кафе, едва почувствовав усталость, чтобы выпить пива или пастиса. Ему часто попадались такие же, как он, артисты или художники, наивно верившие, что достаточно побродить по улицам Парижа, чтобы их вновь посетило утерянное вдохновение.
Джим носил в холщовой сумке свой дневник и бобину «В кругу друзей» — один из фильмов, который он снял в Лос-Анджелесе и хотел показать своей хорошей знакомой, режиссеру Аньес Варда. [9]Он чувствовал себя уютно с этой сумкой на плече, позволявшей ему всегда иметь при себе самые любимые вещи — его стихи и его фильмы.
Он остановился в маленьком скверике Сен-Жермен и раскрыл наугад дневник: Джим всегда поступал так, чтобы найти совпадения между уже написанным когда-то и тем, что чувствовал сейчас. Эта игра всегда его развлекала.
«Скажи мне, где твоя свобода».
Это был «Хрустальный корабль», песню на этот текст он написал много лет назад.
Да, быть может, именно в Париже он наконец-то обретет свободу. Джим предчувствовал это в благодатном воздухе города, который, казалось, улыбался ему, на этих улочках, где ему нравилось блуждать и где он надеялся встретить Пам, в лицах людей, совершенно не узнававших в нем знаменитую рок-звезду. Он предчувствовал в этой энергии молодости, в музыке, наполнявшей улицы около БульМиш [10]или в Марэ, желание перемен, вовлекавшее и завораживавшее его.
Да, он должен измениться, чтобы стать свободным. Не нужно больше быть клоуном, иконой для идолопоклонников, потому что он, Джеймс Дуглас Моррисон, на самом деле — поэт. Американский поэт. И он докажет это всем, и прежде всего себе.
Наконец-то Альдус нашел его: Джим пополнел и отрастил бородку, но его нельзя было не узнать. Сантей вмиг оказался очарован.
Он понаблюдал за Джимом, прежде чем подойти. Будь у него с собой альбом для эскизов, он сразу бы набросал его портрет, чтобы запечатлеть ту жадность, с которой Джим вглядывался во все вокруг, это удивление американца, открывающего для себя невесомую тяжесть истории, красоту, проверенную временем.
Когда наконец Джим сел на скамейку в сквере на Вогезской площади, Альдус набрался смелости и подошел к нему.
— Ты Джим Моррисон, не правда ли? — спросил он на ломаном английском с сильным французским акцентом.
Джим с недоверием посмотрел на незнакомца, принимая за поклонника и не зная, сразу ли избавиться от непрошеного француза или отделаться автографом.
— Я Альдус, друг Анн Морсо.
— Анн Морсо? — повторил Джим в замешательстве.
— Да. Кажется, ты познакомился с ней в Новом Орлеане.
— Конечно! Извини. Да, Анн говорила мне о ее друге, с которым я должен был встретиться в Париже. Ты по поводу этой книги на греческом, правильно?
— Да. Именно так. Из-за книги.
— Она у меня в гостинице. Если хочешь, можешь взять ее хоть сейчас. Это не так далеко отсюда.
— К чему спешить? Я подумал, если тебя это устроит, ты мог бы переехать из отеля ко мне домой, вернее, в мою мастерскую, я художник. Сейчас она практически свободна.
— Было бы прекрасно, а как же ты?..
— О, я там теперь почти не появляюсь. Иногда предоставляю ее друзьям. Моя жена не хочет жить там, говорит, что все слишком старое и ветхое, а у нас четырехлетний ребенок, потому мы переехали на виллу под Парижем. Там у нас есть огромный сад и пристройка, где я устроил себе ателье, еще просторнее, чем на улице Ботрейи.
— Ты знаешь греческий, правда?
— Да, мать научила меня.
— И ты знаешь, что написано в той книге, которую Анн поручила тебе передать?
9
Аньес Варда — одна из самых интересных и новаторских режиссеров французского кино, автор фильмов «Клео от 5 до 7», «Счастье» — жестокой и ироничной притче о любви, несущей сильный отпечаток феминизма, движения, в котором Варда является харизматическим лицом, — а также ряда документальных лент. Первые фильмы во многом предвосхитили стилистику «новой волны» французского кино.