еня сюда запихнули. А главное, как красиво все начиналось… И вот я снова в дерьме по уши, по все мои уши. Эх. Мне бы вернуть свое нормальное, адекватное состояние. Мне бы найти твердь души моей, чтобы встать на ноги. Мне бы знать, к чему это все и зачем. Мне бы подняться в полный рост и победить все зло в моей жизни одним махом. Эх. Эх. Эх. Все это время, пока я сокрушался, птица скептически косилась на меня своим смешливым блестящим глазом. Она явно тусовалась тут неспроста, прилетела по делу. Дверь или врата мне показать наотрез отказалась, ищи, мол сам. Могла бы хоть дать мне доступ к еде высшего класса, нажала п на кнопочку, как в «Пассажирах»(с), но даже этого ты не можешь. Бесполезная ты птаха, хоть и красивущая, конечно, но до чего же бесполезная. На этой мысли моя жар-птица громко и возмущенно заклекотала, подлетела ко мне и махнула мне крылом по лбу, мол, идиот ты, идиот. Я успел закрыть лицо руками, но по лбу мне все равно прилетело ощутимо. После удара крылом в моей бедной голове как будто открылся какой-то участок, который был доселе закрыт. Как будто крышечка отлетела. И я четко услышал слово: «Правее. Ищи правее». Я встал. Птица встрепенулась. Я встал и пошел правее по коридору. Я тут, походу дела, умру не от голода или жажды, а от отчаяния. Чисто психологическая смерть. Как говорят врачи, психосоматика в чистом виде. Так и вижу заголовки газет: «Умер в лабиринте от отчаяния в полуметре от выхода». То-то смеху будет. Вспомнил расцарапанные изнутри каменные ворота и смерть индейца и из «Приключения Тома Сойера», которая до жути пугала меня в детстве, и вздрогнул. Мда. Вот мы и встретились с тобой, смертушка моя дорогая, вот ты и пришла за мной. За спиной послышался свист птицы, я немедленно оглянулся. Клянусь вам, она крутила кончиком крыла у виска. Дожили. Даже птицы считают, что я «ку-ку». Я не ухмыльнулся, не улыбнулся, не расстроился — я отреагировал на это никак. Мои эмоции в этом лабиринте умерли за такое количество попыток выбраться. Уныние жрет не только волю к победе, уныние жрет эмоции, уныние жрет все. Тварь ты этакая, не сдамся я тебе. Страху не сдался, а тебе тем более. Я шел и шел, загребая правее. Последняя попытка — не пытка. Даже если я не найду выход, я хотя бы попытаюсь. И, пока я двигаюсь, пока я иду, уныние не обгладывает мои кости, я еще жив, я еще что-то могу, я в поиске, я не умер, я функционирую, как живой человек, я скорее жив, чем мертв. Я двигался вправо, я сохранял ритм. Я не был умнее, талантливее, добрее и безгрешнее всех людей на планете Земля, я просто очень хотел спастись, я хотел к Нему. Я хотел быть на стороне Света, что бы со мной ни случилось. Что бы ни произошло, я хотел остаться с Богом. Это единственное, что было во мне стоящего, что отличало меня от многих. Я знал, что тьма существует на самом деле, она, к сожалению, слишком материальна в последние годы(последние времена на дворе, как — никак), но все, чего я хотел — остаться со светом. Я двигался вправо по коридору, пока силы не начали оставлять меня. Силы уходили с каждым метром, с каждым пройденным шагом. Их становилось все меньше и меньше. Ноги мои стали от усталости заплетаться, я спотыкался о каждый мелкий камешек там, где раньше бы прошел, не заметив. Я понял, что пройду еще метров пять и упаду. Пять…четыре…три…два…один…Я споткнулся об очередной невидимый камень и упал. Почувствовал, что разодрал локти и колена в кровь. И, кажется, поцарапал щеку. Но я не мог встать. И я не мог подумать, чтобы встать. Я дышал прерывисто, как будто пробежал сто пятнадцать стометровок подряд, сердце в груди колотилось как бешеное. Мозг совсем не соображал. Не варил мой мозг ничего, не соображал. Почему то в моем пустом мозгу возникла мама. «Прости меня, мама», — вырвалось у меня, а она покачала головой и показала указательным пальцем вверх. Я сразу понял. «Прости меня, Господи», — вырвалось у меня, и как будто огромный камень свалился с моей души, и стало легко, и тело мое перестало весить совсем, стало как пушинка, невесомым. И птица с яростным и ликующим криком взлетела вверх и превратилась в сплошной огонь. Этот огонь не опалял и не обжигал. Она ударилась об стену и стена зажглась. И горела высоким пламенем несколько мгновений, а когда все закончилось, не было ни дыма, ни гари, ни копоти, ни лабиринта, а только ясное голубое небо. На всю даль, сколько хватало глаз, был белый песочек, а чуть поодаль шумел синий океан, накатывая свои волны с белой пеной на пологий берег. Огненная птица легко подхватила меня своим клювом и отнесла к кромке берега. Я горел точно так же как и она, горел и не сгорал. Я был полон сил так, как будто бы Бог только что создал меня. Я постоял какое — то время, раскинув руки, а потом подошел к линии прибоя. Вдохнул воздух Рая. Там, где будущее соединялось с прошлым, прошедшее с грядущим. Там, где не было зла, войн, слез, бед и горя. Там, где был сам Бог.