– Договаривайте, Аполлон Григорьевич…
– Вы человек не женатый, а потому не знаете: есть любители придушить себя во время плотского сношения. Для усиления чувств… Особенно когда с возрастом половая сила слабеет. У господина купца, сами видите, что произошло… Теперь заметили?
Заметил Ванзаров давно. Ждал, когда Лебедев сам укажет.
– Насколько помню, при повешении это происходит по причине оттока крови…
– А также прочие физиологические проявления.
– Тогда это может быть естественным следствием…
Лебедев решительно мотнул головой.
– Не сомневайтесь, друг мой, торговец антиквариатом пытался достичь высот наслаждения. Там его и поймали…
– Благодарю, – согласился Ванзаров, чтобы окончательно не расстроить друга. – Кстати, что скажете про оружие убийства?
– Обычный шелковый шнур… Купец в своих запасах раскопал.
– Шнур не Морозова, – поторопился Ванзаров. И пожалел. Но было поздно. Лебедев нахмурился.
– Как же смогли узнать?
– Из шнура торчат ниточки.
– Что такого? – Аполлон Григорьевич сегодня явно был не в настроении.
– Простой ответ: шнур оторвали от шторы, к которой он был пришит. Нельзя предположить, что Морозов тщательно подготовился, а самое главное забыл. И пришлось ему портить свои гардины… Да их нет в магазине…
Как ни странно, Аполлон Григорьевич согласно кивнул.
– Я же говорю: тут была женщина. Шнур с гардины – вот окончательное доказательство: его убила женщина, – проговорил он, словно любуясь.
– Невозможно, – ответил Ванзаров.
– Что именно?
– Чтобы женщина испортила свои шторы, оторвав шнур.
Ванзаров чуть не добавил, что психологика это отвергает, вовремя сдержался. За что получил дружеское похлопывание по плечу. После такого обычный человек не устоял бы на ногах.
– Вы мало знаете женщин, друг мой… Они не такое могут, – Аполлон Григорьевич величественно взмахнул сигарильей, пресекая дальнейшие споры. – Мой вам совет: держите свои мысли при себе. Пусть пристав в этой мерзости копается. А мы – к Палкину. Извозчик заждался…
– Извозчик давно уехал, – сказал Ванзаров, думая о другом. – Вас не затруднит разжать левый кулак Морозова? Там что-то находится, не могу разобрать, что.
Ледяные пальцы Лебедев разомкнул с усилием. И вынул дощечку со шнурком, закрепленным с двух концов и свободно свисающим в середине.
– Это что же такое? – спросил он, вертя находкой так, что шнурок крутился вокруг деревяшки.
Ванзаров рассмотрел вещицу. Антикварной ценности не представляет. На детскую игрушку не похожа. На примитивный музыкальный инструмент – тем более. Деревяшка и кусок веревки. Для чего она понадобилась Морозову, не было никакого предположения. И психологика молчала в задумчивости. Ванзаров опустил предмет в карман пальто.
– Прошу простить, но я вынужден остаться, – сказал он. – Иначе пристав спишет на самоубийство.
Лебедев швырнул сигарилью об пол.
– Ну что за человек! Праздник, а ему неймется… Раз так, назло останусь с вами.
Возражать Ванзаров не стал, а призвал пристава. Хомейко ступал так бережно, будто опасался попасть в мышеловку.
– Кто обнаружил тело?
– Приказчик Лавандов. В десять пришел отпирать магазин, увидел, что замок открыт, подумал: воры забрались. Только заглянул, а тут такое, – Хомейко покосился на голого купца. – Побежал за городовым…
– Что можете сказать о погибшем?
Оказалось, Морозов личность известная в мире столичных антикваров. Однажды привез из Воронежа разобранную изразцовую голландскую печь, якобы сложенную для Петра Великого, за которую запросил баснословные двести тысяч рублей. Еще нашел письмо будто бы Марии Антуанетты, написанное незадолго до ее казни. Репутацию он имел человека удачливого и богатого, хотя как велико его состояние, доподлинно неизвестно. Одни слухи.
Выслушав доклад, Ванзаров попросил вызвать приказчика. Но прежде указал следы на полу: сапога со скошенным каблуком и полоску мусора, будто сметенную нарочно. Хомейко обещал внести в протокол. Он ушел и вернулся с продрогшим приказчиком, которого держал под надзором городового. Молодой человек приятной наружности в модном пальто натурально дрожал, на носу у него замерзла сосулька, глаза были красны, как от слез. Глянув на тело, он зажмурился и отвернулся. Мгновенный портрет рассказал о нем все до донышка. Чтобы было несложно. Как несложен был сам приказчик.