Маленький фонарик, также ворованный, я прячу в широком рукаве платья, отделанном богатым кружевом. Эта одежда в равной степени похожа и на платье, и на погребальный саван. На случай встречи с рабочими у меня приготовлено несколько жутких воплей, а еще леденящий душу смех. Я долго отрабатывала их в своей башне. Надо сказать, жалобные стоны, десятки раз отразившиеся от голых стен, способны свести с ума. Поэтому тренировки пришлось оставить. Пока я лишь притворяюсь безумной, но не хочу ею быть.
В один из дней я буквально налетаю на красивого незнакомца в коридоре. В руках у меня грязная тряпка, которой я вытираю пятна, и открытое ведро с красной краской. Слишком похоже на кровь: при взгляде на маслянистую поверхность к горлу подкатывает тошнота. От резкого толчка краска выплескивается на одежду мужчины. Я даже «твою мать» сказать не успеваю. Красные брызги покрывают светлые джинсы, ботинки. Их узор, как нанесенные кровью письмена дикарей, поднимается до самого выреза футболки. Несколько капель долетает до лица.
Сколько раз повторяли эту истину – загадывая желания, уточняй все до мелочей. Если хочешь встречи с мужчиной, о котором думаешь последние дни, то лучше оговори отсутствие случаев травматизма. А еще попроси не лишать себя в момент этой встречи последних крупиц рассудка. Ничем иным, кроме отсутствия разума, я не могу объяснить свои действия. Грязной тряпкой я пытаюсь стереть пятна краски с брюк и светлой футболки. Незнакомец настолько поражен внезапной яростной атакой на себя, что послушно позволяет мне творить любой беспредел. И лишь когда грязная тряпка, пропахшая краской, утыкается ему под нос, он осторожно перехватывает мою руку и говорит, что, пожалуй, уже хватит. Не могу с ним не согласиться. Но по инерции еще пару минут продолжаю махать рукой. Тряпка, как тропическая птица, расправившая крылья, летает по воздуху. Я не представляю, что дальше. Что должно быть после моей оплошности. Смущенная улыбка, россыпь извинений, невнятное бормотание? Вместо этого, протягиваю свободную руку и громким четким голосом представляюсь – как рядовой во время смотра.
- Белла, - моя рука разрубает холодный воздух. Я не хочу называть имя полностью. Боюсь, оно до сих пор лежит в памяти у многих. Слишком уж моя история понравилась журналистам. Поэтому я Белла и больше никто. За моими плечами пустота. Нет никаких связей, кровных уз и кровавых подробностей. Я стираю прошлое одним взмахом. Оставляю его далеко. Впрочем, оно все равно в моем мозгу, пятнает мысли и искажает действия.
- Эдвард, - он потрясен, но не против новых правил игры. От легкого пожатия его широкой руки по коже бегут мурашки. Такое чувство, будто я без одежды вышла на пронизывающий ветер и его дыхание забирается в самую душу.
- Может, я могу вам помочь? - он указывает на упавшее ведро и лужу краски на полу. Я уверенно трясу головой. Помощь такого рода мне не требуется. Это всего лишь грязь и я могу ее убрать. Помочь в остальном мне сможет лишь психиатр.
- Возможно, это странно и страшно банально, но мне кажется, мы уже встречались, - он вопросительно смотрит на меня. Ждет подсказки, но я, напротив, пытаюсь увести разговор от опасной границы.
- Ничего удивительного. Здесь много людей, всегда на кого-нибудь натыкаешься, кто-нибудь проходит мимо, - равнодушно пожимаю плечами. Так, чтобы не выдать своего волнения. Я ведь знаю, что поводов для узнавания у него куда больше. Не знаю только, что хуже – если он угадает в моем лице черты девушки-призрака или признает фоторобот скандальной «дамы с ножом», порезавшей своего парня. Либо воровка и нарушительница прав частной собственности, либо жестокая психопатка.
Нет, я не убийца, но прочитав газеты, слишком просто составить обо мне ошибочное представление. И зачем спорить, кровавые убийцы - о да, эти девочки в платьях с пышными юбками в пятнах крови, с окровавленными ножами, жаждой кровавой резни в глазах – привлекают читающего газету обывателя больше, чем очередная жертва насилия. Дошло до того, что насилие само по себе перестало возбуждать. Теперь даже оно должно быть должным образом упаковано и желательно перевязано красивой ленточкой с пышным бантом. В общем, Белла-убийца больше подходила для газетчиков, чем Белла-жертва. А фото с безумным взглядом в футболке, густо покрытой засохшей кровью несчастного парня, больше подходило для первых страниц, чем, скажем, снимок с выпускного. Тот, где у нее милая застенчивая улыбка и вид потерянной странницы, словно она, дожив до семнадцати лет, так и не поняла, каким образом оказалась на планете Земля. Судя по виду и более чем дешевому платью, она была с Марса или с планеты Вечная-Скорбь-По-Элис.
Если кандидат на роль сказочного принца читал хотя бы одну статью, посвященную моей истории, то мои нынешние дела плохи. У меня нет шансов оправдаться. Несмотря на умение лгать, не уступающее умению журналистов искажать правду и извращать истину умелым замалчиванием и расстановкой акцентов. Для них история – это не застывшая в камне вечность, а живая плоть, которую можно привязать к секционному столу и вонзить скальпель. В любом случае их много и им доверяют, а я одна и лишилась права быть услышанной. Все, на что я еще могу надеяться, это отрицание, которое глухой стеной огораживает от прошлого.
- Я точно тебя видел. Прости, но твое лицо не из тех, что мужчины легко забывают.
Нет, лицо мое как раз из таких. Лишенное явных недостатков, оно в той же степени лишено какой бы то ни было уникальности, чего-нибудь, за что, как за соскользнувшую со строчки букву, может зацепиться взгляд. Округлое, с бледным кожным покровом, так мне всегда говорила Элис. Когда речь шла обо мне, она часто употребляла слова, которым самое место в отчете криминалиста. Глазные впадины – глубокие, конечности – длинные и форма черепа – шар. Как будто я была для нее предметом исследования, и она не просто делала замечания, а делилась со мной результатами научных трудов. В то время как мой взгляд был искажен мистической пеленой тумана, пропущен через призму фэнтезийных историй и обмазан толстым слоем романтичных грез. Это лишь подчеркивало разницу, что всегда была между нами.
- Вероятно, в прошлой жизни? - слова не так далеки от истины. Не в плане кармической связи всех душ, а во вполне реальной связи, но существовавшей в тот период прошлого, что превратился для меня в другую жизнь.
Эдвард принимает мои слова в буквальном их значении, не видя или не желая видеть подтекста и двойного дна, под которым прячется истина. Он едва заметно и смущенно улыбается. Словно мы говорили о религии, и он не хочет задевать моих чувств. Видимо, в его глазах я теперь последовательница буддизма. На самом деле о буддизме я знаю не так много и никогда не задумывались даже над посещением ашрама1.
- Значит, ты веришь в прошлые жизни?
- Тогда придется сказать, что я верю в судьбу и признать неслучайность нашей встречи. В ней есть смысл, причем гораздо более великий, чем мы себе можем представить.
- Вполне может быть. Я не очень люблю случайности, они привносят хаос.
- Но если все предопределено и в нашей встрече есть смысл, то не так много вариантов дальнейшего развития событий. Мы должны будем пару месяцев или лет встречаться, при определенном везении заключим брак и воспитаем как минимум троих детей.
Эдвард едва сдерживает рвущийся наружу смех. Его красивые губы дрожат.