Опять пауза. Потом Джефферсон произнес глухо и безнадежно:
— Через сорок пять минут я буду в аэропорту, Джулия. Я улетаю.
Юлькино сердце гулко стукнуло — и замерло. И почему-то сразу стало трудно дышать.
— Не молчите, Джулия. Если невозможно вас увидеть, я хочу хотя бы вас слышать. У нас мало времени.
По квартире уже разносился пленительный запах домашней выпечки. Звенели ножи и вилки, которые Катюшка раскладывала на крахмальной скатерти. Или это звенело у Юльки в голове?
— Как — уезжаете? — наконец выдавила она. — Куда?
— В Лос-Анджелес.
— Но… вы не предупреждали. Как же так! Мы даже не простились!
— Мы прощаемся сейчас. У вас, русских, есть поговорка: «Долго провожать — слишком много плакать».
— Долгие проводы — лишние слезы.
— Хорошая поговорка.
— Дрянь, а не поговорка! — закричала Юля. — Ну и уезжайте! Я плакать не стану, не надейтесь! Кто вы мне? Да никто! Ничего между нами не было! И нет! И не будет! Понятно?
— Ай андестэнд, — по-английски ответил Квентин, и в трубке раздались короткие гудки.
Когда пошли вступительные титры передачи, обитатели коммунальной квартиры с изумлением обнаружили, что виновница торжества — автор — отсутствует. В суете никто не засек момента, когда она исчезла.
В этот момент такси уже подвозило ее к стеклянному входу аэропорта Шереметьево-2. Гонораров, полученных вчера в редакции за несколько репортажей, как раз хватило, чтобы расплатиться с водителем…
Квентин Джефферсон уже регистрировал свой багаж, когда услышал музыку Россини. Она звучала откуда-то из-под потолка зала в необычном исполнении: не оркестровом, а аккордеонном. От этого знакомая мелодия, казалось, сменила национальность: стала не итальянской, а залихватски русской. Как плясовая.
Квентин глянул вверх: под потолком были подвешены телевизоры, чтобы ожидающие не скучали. На экране развеселый дедок, наряженный в вышитую косоворотку, приплясывая, растягивал мехи инструмента: «А, браво, Фигаро, браво-брависсимо!»
А в уголке кадра белела маркировка канала: НТВ.
Джефферсон глянул на часы. Служащая за стойкой уловила этот беспокойный взгляд, сказала на школьно — правильном английском, что пассажир может не волноваться, до отлета еще есть время.
Он поблагодарил. Хотя вовсе не это интересовало его. Джулия ведь просила его включить как раз в эти минуты НТВ…
Джулия. Его ставка ва-банк. Его тройка, семерка…
— Дама! — взвизгнул кто-то. — Лечиться надо! Прет, как на буфет!
Визжала тетка в роскошной шубе из чернобурки, габаритами действительно напоминавшая буфет. Она отлетела в сторону, едва не сбитая с ног кем-то, несущимся на всех парусах.
Этот некто был в распахнутой куртке и джинсах, коротко стриженный, очумевший. Как тетке удалось распознать в сем стремительном существе даму?
— Мистер Джефферсон, возьмите ваши документы, — тормошила американца служащая.
Квентин взял бумаги не глядя. Он двинулся навстречу своей даме. Даме сердца. Своей ставке ва-банк.
Большая группа тоненько щебечущих вьетнамцев разделила их, а они, оба такие высокие, протягивали друг к другу руки над головами миниатюрных желтокожих.
А еще выше, под самым потолком, на экране подвесного телевизора плавной походкой вышагивала русская красавица Лидия Кузнецова в просторной тунике и с горой отнюдь не русских фруктов на макушке. Зрелище было величественным: вместо обычных эфемерных манекенщиц по подиуму, казалось, плыла сама богиня плодородия.
— Венечка!
— Джулия!
Их руки наконец соединились, и под локтями пронырнул последний юркий вьетнамец.
Так же юрко шустрил вокруг Лиды Фигаро из Денисовой труппы, время от времени проделывая сальто. Но при этом напудренный парик спадал с его головы, и тогда Фигаро садился в парикмахерское кресло, предоставив свою лохматую голову в распоряжение Матвея Кошкина. Московский цирюльник причесывал цирюльника севильского. И лихой гармонист-затейник Василий Павлович аккомпанировал двум мастерам своего дела.
Двое целовались посреди зала ожидания под русско-итальянскую музыку. Им было наплевать на все и на всех. Даже краешком глаза Юлька не глядела под потолок, откуда демонстрировалось ее детище. Да и зачем? Она и так знала, что там должно происходить.
К примеру, вот на этом музыкальном пассаже зрители увидят спину еще одной богини плодородия, сзади похожей на первую как две капли воды. А потом она обернется — и окажется негритянкой. И ее окружат пять очаровательных девочек-мулаток, младшую из которых зовут Амур.
Амур — по-французски значит Любовь. А это слово на всех языках звучит красиво.
— Май лав! — шептал Квентин.
— Любимый! — отзывалась Юлька.
И ей не было никакого дела до того, что с телевизионного экрана на них в этот момент взирал Денис Ивашенко, ревниво дергая кончиком носа.
— Скажи, Джулия, теперь ты согласна встречать со мной Рождество?
— Как! Ты улетаешь до самой зимы?!
— Не бойся! Я вернусь раньше.
— Возвращайся завтра.
— Завтра — еще нет. Но скоро.
Оно всем понятно, это короткое слово «любовь». Для него не существует времени и пространства. Француз Бомарше и итальянец Россини, африканка Сесиль и африканец Пушкин, русский старик Василий Павлович и роскошная Лида, — все, все жители планеты Земля знают это чувство.
Оно знакомо даже странным существам кентаврам, которые ищут свою мечту среди звезд. И иногда звезда падает прямо к ним на ладонь, ведь руки у этих полулошадей человеческие.
Квентин обхватил своими широкими ладонями Юлькины щеки, бледные от волнения, и не отпускал даже тогда, когда объявили, что посадка на рейс до Лос-Анджелеса заканчивается.
Почему объявления в аэропортах, даже международных, всегда звучат так хрипло и зловеще? Наверное, потому, что они обозначают разлуку.
— Останься, — чуть слышно попросила Юля.
— Я вернусь.
Больше они не целовались. Она просто прижалась лбом к его груди и замерла так. А он положил руку ей на затылок.
Они стояли неподвижно до тех самых пор, пока служительница, с сочувствием наблюдавшая всю эту сцену, не стала звать уже персонально его:
— Мистер Джефферсон! Мистер Джефферсон! Вы опоздаете.
Тогда он резко повернулся и побежал, не оглядываясь.
А на экране под потолком закрылся театральный занавес. На поклон вышла только одна маленькая белокурая мулаточка по имени Любовь.
Все закончилось.
Все закончилось Любовью…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Ни сумерки не властны, ни года над нами.
В небе синь и безмятежность.
Нас в мире только двое в час,
когда вселенная хранит покой и нежность. Ты умывалась утренней росой,
и свет земной был ярок и велик.
Остался в памяти прекрасный и святой
С тобою разделенный краткий миг.
Пер Лагерквист
Глава 1
ДВОЕ И ОДИН
Миша ждал Юльку около редакции. Удивительно, как он ее вычислил? Ведь с самой зимы не встречались и не перезванивались.
— Привет.
Он подошел, как ни в чем не бывало чмокнул в щечку, словно только вчера расстались.
Юлька рассеянно скользнула по нему взглядом, мельком отметила, что он возмужал, или это модная небритость дает ощущение силы…
— Привет, рада тебя видеть, — дежурно выпалила она, привычно несясь вперед, словно ныряя в сутолоку людного тротуара.