— Есть или нет?
— Если есть, то какой? Общий? Местный?
— Укольчик бы… В вену…
— Мне все равно, меня ничто не берет…
— … знакомую… вывести не могли… клиническая смерть… Как будто ни у кого из присутствующих не осталось никакой иной жизни за пределами этих отсыревших стен, и весь многообразный мир свелся к одному вопросу: будешь или не будешь чувствовать, как тебе делают это.
Юльку затрясло еще сильнее. Она тоже, как та девочка, находилась тут впервые, в свои-то двадцать пять! Может, мальчишеская конституция до сих пор ограждала ее от беременности, а теперь вдруг защитные силы организма дали сбой…
Она с ужасом чувствовала, как у нее, обычно столь жадной до всевозможных впечатлений, так всегда интересующейся калейдоскопическими проявлениями разноликого мира, сейчас пространство восприятия тоже неумолимо сужается.
Оно сжимается до точки, а точка, по математическому определению, — это нечто, не имеющее измерений. Нет ни длины, ни ширины, ни глубины. Только координаты на плоскости. И эти координаты теперь обозначаются двусложным словом: наркоз. НАР — по оси абсцисс, КОЗ — по оси ординат. Абсцисс… абсцесс… Некий болезненный нарыв, который может вот-вот прорваться…
Все осталось за пределами этой системы. Квентин, работа, пишущая машинка, интервью, Вероника Андреевна… Блуждания в тайге… Заросший зеленью двор их старого дома… Трепанги с папоротниками… Музыка Россини… Даже Пушкин. Ничто из этого не вписывалось в диаграмму, внутри которой находилась сейчас точка — Юлька.
Юлька, не имеющая измерений. Юлька, которая перестала быть самой собой.
«Наркоз, — как в бреду, повторяла она про себя. — Пусть он будет. Будет или нет? Ту би о нот ту би? Вот в чем наркоз… то есть вопрос… Я б хотел забыться и заснуть… Но не тем холодным сном могилы… Ах, о чем я?… Это не я, это Лермонтов, которого убили без наркоза…»
Юлька сидела с закрытыми глазами, полностью отрешившись от происходящего. Ушла в себя. Превратилась в точку.
Откуда-то извне — Юлька с трудом сообразила, что все из той же очереди, — донесся голос, который будто бы и не принадлежал реальной женщине, а раздавался из глубин преисподней:
— А вы знаете, куда идет кровь от абортов? Из нее делают лекарство от импотенции! Остроумно, правда? Ха… ха… ха…
Таким замогильным смехом обычно озвучивают фильмы ужасов. Впрочем, триллеры очень редко бывают по-настоящему страшными: ведь их снимают не здесь, а в другом, красочном и живом, мире…
А вот другой голос, будничный и деловитый. Он делает реальное предложение:
— Девицы-абортницы, кто желает общий наркозик заработать?
Не открывая глаз, даже толком еще не сообразив, что происходит, Юлька успела первой выкрикнуть:
— Я!
Близнецы всегда отличаются мгновенной реакцией…
Перед ней стояла маленькая кругленькая санитарка неопределенного возраста. Она казалась очень довольной. Даже хохмила:
— Ты записался в добровольцы?
— Да! Я записался в добровольцы! — Юлька вскочила. — А что надо делать?
— Да ничего особенного. Каталку возить туда-сюда. Из палаты — в операционную, из операционной — в палату.
— И все? — удивилась Юля.
— И все. Только учти: на операцию пойдешь последней в смене, когда всех отвезешь. Зато всем местный, тебе — общий.
Кругом заволновались, зашумели, обвиняя Юльку в чрезмерной пронырливости, завидуя ее везению.
И только седоватая женщина процедила сквозь зубы:
— Дуреха!
Юлька никогда не боялась вида крови и не считала себя слабонервной. До сего дня.
А нынче все изменилось.
Сама по себе работа действительно была несложной: трудно ли вкатить в лифт и провезти по коридору человека в кресле на колесиках?
Но дело было вовсе не в физической нагрузке. Приходилось еще и видеть то, что происходило в операционной. А это, наверное, под силу только профессиональным медикам, привыкшим к таким картинам за годы учебы.
Даже зажмуриться — и то не получалось. Взгляд против воли притягивался к огромному лотку на полу, наполненному… Нет, лучше не думать о том, что именно попадало в эту зловещую емкость.
И заставить не спрашивать себя о том, чем бы могло стать содержимое этой посудины. Чем оно должно было стать, но, увы, не стало.
А как об этом не думать? Как оградиться? Ведь Юля пока еще не под наркозом.
Сколько несостоявшихся жизней в этом темно-багровом месиве? И когда смена подойдет к концу… туда добавится еще одна, загубленная ни за что ни про что. А может и две, кто знает? В роду Синичкиных было много близнецов…
.
…Когда Юля везла с операции очередную пациентку — седую, услышала шум в отделении.
— Посторонним нельзя! — вопила санитарка. — Куда вперся! Пьяный, что ли? У нас тут все стерильное, ты нам заразу занесешь, остолоп!
Она выталкивала за стеклянную дверь отделения, на лестницу, мужчину в замызганной спецовке, а тот упирался и что было голоса кричал:
— Маша! Маша!
Из палаты выскочила женщина — та, что была в рваных тапках и с самодельной стрижкой.
— Вить, ты что, рехнулся? Тебя кто сюда звал?
— Маша! — Он рванулся, оттолкнув санитарку. — Ты уже?
— Нет еще, очередь не дошла.
— Успел! — перевел дух мужчина и утер со лба пот. — Пойдем домой, Маша. Я нашел еще одну работу, в соседнем жэке. Хорошую. Вытянем. Где трое, там и четверо.
— Витька! Правда?! — Маша запрыгала, как маленькая, даже выскочила из своих драных тапочек. Лицо ее, только что осунувшееся, порозовело и стало красивым. — Постоянную?
— А то! — солидно кашлянул Витя. — Может, четвертый пацаном окажется.
— Окажется! Окажется! Вот увидишь! — Маша бегом кинулась к выходу.
Единственное, чего она не посмела сделать, — это встретиться взглядом с молоденькой девчонкой, которая уже успела побывать в «том кабинете».
А конвейер шел, он не мог остановиться из-за того, что какой-нибудь Витя устроился на денежную работу и теперь мог заводить себе столько детей, сколько вздумается.
— Синичкина! — окликнула ее санитарка. — Загляделась! Кто катать за тебя будет?
— А, все равно! — отмахнулась Юлька. — Кто-нибудь!
И она понеслась прочь из этого дьявольского места, за стеклянную дверь. Вслед за Машей, на свободу, в настоящий мир! Туда, где существуют высота и глубина. И где женщины рожают детей.
За пределы осей абсцисс и ординат.
И было у нее такое ощущение, будто она очнулась от глубокого наркоза…
Глава 2
НЕ СПОРЬ С УМНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ
Теперь Юлька каждый день начинала с того, что вставала перед зеркалом и разглядывала свой живот. Никаких видимых изменений заметно не было, и она успокаивалась. Можно было продолжать вести привычный образ жизни: бегать по редакционным заданиям и даже купаться в Москве-реке.
Правда, подниматься по утрам становилось все труднее, да и скорости в передвижениях поубавилось. Юльке пришлось приучаться к пунктуальности и выскакивать из дому не в последнюю минуту, а загодя: иногда в середине пути тянуло присесть на первую попавшуюся лавочку и передохнуть.
«Стареешь, баба Юля, — посмеивалась она над собой. — А старость, как известно, не радость. Однако… я все же почему-то радуюсь. Хотя вроде бы причин нет. Вот весело: родить ребенка без мужа! Что, спрашивается, я буду с ним делать? Няньку нанимать? На какие шиши? Вроде не разбогатела еще!»
И она начала делать то, что прежде было ей совершенно несвойственно: подкапливать деньги. С каждого гонорара откладывала хотя бы по чуть-чуть.
Зачастила в «Детский мир», присматривалась к прилавкам с пеленками и распашонками. Все было неимоверно дорого. А пены на коляски просто зашкаливали за границы всякого здравого смысла.
«Ничего, выкручусь, — думала она. — Изобрету что-нибудь. Говорят же, что Близнецы изобретательны, потому что им покровительствует хитрый и оборотистый Меркурий. А кто, собственно, это говорит? Авторитетные астрологи. Но я же никогда не верила ни в астрологию, ни вообще в авторитеты! Зато в них верит… отец моего будущего ребенка».