Рэдлей презрительно прищурился:
— Сэр! Вы— самозванец, а не капитан. Где ваш корабль? Каин! Где твой брат?
Мнения разделились, однако большинство моряков считало, что герцог мертв и его надо немедленно выбросить за борт. Суеверие шептало людям, что мертвец навлечет гибель на корабль. Илиона выступила в самый разгар спора:
— Джентльмены! Не знаю, стоят ли чего-нибудь для вас мои слова, но я заклиная вас своей любовью, оставьте герцога на борту. Он жив, мое сердце чувствует это. Если же необходима жертва — возьмите мою жизнь. Может быть, это я принесла неудачу. Подумайте — женщина на судне, да еще после кораблекрушения. А тот, кто плавал столько лет в трюме, — нет, не в нем причина.
Мердол похолодел от этих слов. Ее судьба в одно мгновение могла повернуться в самую худшую сторону. Рэдлей яростно дернулся, пытаясь порвать веревки:
— Стыдитесь, трусы! Эта женщина преподает вам урок отваги, которая и не снилась вашим устричным душонкам! Неужели среди вас не найдется ни одного мужчины и вы поднимете на нее руку?
Моряки отошли в сторону, совещаясь вполголоса, затем вернулись.
— Леди, — обратился один из команды к Илионе, — женщина на борту— плохо. Мертвец — тоже. Но вместе они могут остаться безвредными. Ваша любовь к герцогу способна растрогать нас, но готовы ли вы обвенчаться с ним, чтобы подтвердить свои слова? С его стороны мы, вероятно, не услышим возражений.
— Согласна!
Мердол хотел что-то возразить, но, взглянув на сумрачные лица моряков, передумал. Теперь все внимание сосредоточилось на леди. Рэдлея развязали. Этим же вечером он совершил обряд венчания с Библией и кипарисовым крестом из каюты герцога. Жуткое зрелище являли собой жених и невеста в багряном отсвете вечерней зари. Он — неподвижно сидящий в кресле с закрытыми глазами и она — коленопреклоненная, сжимающая его ледяную руку в своей.
Когда церемония закончилась, моряки снова подступили к Илионе:
— Три дня вы можете вкушать радости семейной жизни, леди. Но если за это время наше положение не изменится, вы покинете корабль вместе со своим избранником.
— Море поможет нам, — отвечала Илиона.
И опять ее слова сбылись. Уже на второй день они наткнулись на останки шхуны, попавшей на рифы. Экипаж покинул ее, но в трюмах оказалось достаточно пресной воды и пищи, чтобы продолжить плаванье. Тем не менее жизнь на каравелле не могла войти в прежнее русло. Рэдлей сторонился предавшей его команды и фактически отказался от командования. Зато Мердол с охотой занял его место. Матросы не очень-то доверяли ему и подчинялись только потому, что он ловко играл на их жадности. Теперь он выступал горячим защитником герцога и соблазнял моряков поисками заброшенного дворца. Роскошь тайной каюты герцога, поразительное везение Илионы, о которой особенно красноречиво повествовал Мердол, — все это вселяло надежду в реальность фантастического острова. Страсть легкой наживы усиливала эту надежду.
Илиона меж тем не стремилась к возвращению. Сердце ее трепетало от нежности и любви к прозрачному юноше, чьи холодные уста оставались немыми, а тонкие пальцы не согревали поцелуи. Сколько причудливых и страшных фантазий пронеслось в душе Илионы за долгие ночные часы, проведенные в каюте герцога. Сон не смел прикоснуться к ее глазам, ибо здесь спал Тот. Подобно грозному властелину, он остановился на самой черте, разделяющей жизнь и смерть, он занес ногу над бездной и не сделал шага. Ни единым звуком девушка не смела нарушить молчания, ибо здесь молчал Тот. Он вмещал в себя разом и мудрость, и безумие, славу творения и ее отрицание. За его покоем чудилась способность слышать мысли, в его гордой красоте таилась мука, известная одному Прометею. И, словно подчиняясь жуткому приговору, в этом застывшем мире стучало только механическое сердце часов, и лишь стрелки плыли сквозь время, бессмысленно повторяя свой вечный круг. Но бывали другие ночи — когда мрак сгущался, преображаясь в вине, когда дикий хмель под гулкий ритм волн пьянил голову Илионы; когда, почти теряя рассудок, она срывала с себя одежды и пускалась в танец перед спящим герцогом. Но он не пробуждался от ее объятий, не чувствовал ее слез, и даже когда в исступлении она наносила ему удары, лицо его по-прежнему хранило ясность мраморного изваяния. Ни любовь, ни ненависть людская не имели над ним власти, но леди была не в силах смириться с этим. Она верила в чудо и ждала его.
Все судно превратилось в корабль одержимых. Они забыли о береге, они потеряли представление о счете дней, они желали одного — и, наконец, море явило им милость. Уж не в одно полнолуние кресло с герцогом поднималось на палубу к штурвалу, и матросы, притаившись, ждали его пробуждения. Временами оно казалось таким близким: поднимались тяжелые веки, вздымалась грудь от судорожного вздоха, теплели руки… Но лишь жалобный стон вырывался из его сомкнутых губ — и снова он замирал в неподвижности.