Положение спасла бутылочка с бальзамом Кахара. Счастье, что я догадался взять ее с собой. Выпить пришлось немало. Но я не жалуюсь: бальзам Кахара – не только мощное тонизирующее средство, но и обалденно вкусная штука.
Позже Джуффин объяснил, что, выпив бальзама, я спровоцировал того, кто за мной охотился, на поспешные действия. Дескать, он решил, что если уж я применяю для самозащиты магию всего-то восьмой ступени, меня не стоит считать серьезным противником. Моя кажущаяся беспомощность вынудила таинственное существо принять самое опрометчивое решение за всю свою странную жизнь.
Я не стал спорить с Джуффином. И все-таки мне кажется, что Мертвый Магистр, изрядно обалдевший от одиночества своего призрачного существования, просто не смог больше ждать. Какая уж тут логика? Он хотел взять мою жизнь. И чем раньше, тем лучше. Вероятно, моя Искра, или как это там называется, была той самой порцией, которой ему недоставало. Махлилгл Аннох так долго шел к цели! Капля по капле впитывал силу всех, кто попадал в эту камеру. И однажды оказался настолько силен, что смог забрать первую чужую жизнь, необходимую для того, чтобы вернуть отчасти утраченную собственную. Потом он взял еще одну жизнь, и еще, и еще.
Последняя порция сделала призрак Великого Магистра Махлилгла Анноха настолько могущественным, что он смог проникать даже в сны обитателей соседних камер, надежно защищенных непроницаемыми (для магии живых, но не для него, мертвого) стенами. Он был твердо намерен забрать столько чужих жизней, сколько потребуется, чтобы воскреснуть по-настоящему. И уже стоял на пороге успешного завершения своего эксперимента длиною в целую жизнь. И в целую смерть в придачу. Оставалось добыть всего один глоток таинственного напитка, именуемого здесь «Искрой». И этот соблазнительный «глоток» третью ночь кряду сидел перед жаждущим и не желал засыпать. Конечно, Махлилгл Аннох решил сыграть ва-банк. Я сам на его месте вряд ли поступил бы иначе.
Кроме того, что бы там ни говорил сэр Джуффин Халли, а мой противник был очень близок к успеху. Гораздо ближе, чем я решаюсь себе представить.
Когда в дальнем углу моей тюремной спальни замаячил смутный силуэт незнакомца, я просто оцепенел от ужаса. Вообще-то в моем распоряжении было достаточно информации, чтобы заранее подготовиться к такому повороту событий. Но подготовился я неважно. Совсем хреново подготовился, откровенно говоря.
Словом, я очень испугался и никак не мог взять себя в руки. Хотя сам по себе незнакомец выглядел скорее забавно, чем ужасающе. Призрак Великого Магистра оказался очень маленького роста. Причиной тому было его непропорциональное сложение: крупная голова, мощный мускулистый торс и очень короткие ноги с маленькими, как у ребенка, ступнями. Комическая, в сущности, фигура. Зато загорелое, морщинистое лицо незнакомца производило совсем иное впечатление. Огромные синие глаза, высокий лоб, изумительной лепки нос с тонкими, чуткими ноздрями хищника. Длинные волосы и такая же длинная борода заплетены в многочисленные косы – вероятно, в соответствии с какой-нибудь старинной модой.
«Что ж, непросто следить за модой, сидя в тюрьме. Особенно, если ты призрак», – подумал я. Рассуждение было очень даже в моем духе и доказывало, что все не так плохо.
Но кое-как справившись со страхом, я понял, что случилось кое-что похуже. Мною овладело оцепенение. Я не мог пошевелиться. Стоял, тупо разглядывая пришельца, – только и счастья, что на пол ничком не валился. «Действуй, скотина! – заорал маленький умный паренек, обитающий внутри меня, но, к сожалению, не пользующийся пока особым влиянием среди прочих составляющих моей личности. – Действуй! Все уже началось! Все происходит на самом деле! Шевелись!»
Бесполезно.
Я прекрасно понимал, что от меня требуется. Всего-то – встряхнуть рукой и выпустить Лонли-Локли. Но не мог произвести даже это элементарное действие, необходимое для того, чтобы показать ночному гостю «смертельный кукиш». От меня, кажется, уже ничего не зависело. Я понял, что пропал.
– Твое имя Персет, ты – кусочек жизни. Я искал тебя, – прошептал призрак. – Я шел к тебе по дороге; с одной стороны была тюрьма, с другой – кладбище. И только ветер гудел: «У-у-у»! Но я пришел.
Пришел он, видите ли. Мог бы и помолчать, тоже мне непризнанный поэт-символист. Я подумал, что сдаваться человеку, который при первой же встрече начинает грузить собеседника столь громоздкими речевыми конструкциями, было бы просто нелепо. И решил, что не сдамся. Между прочим, я писал монологи получше, когда мне было всего восемнадцать. Уж не знаю как, но я его одолею!