В эту субботу Рори Браун был счастлив как никогда. Вечером к ним должен был заглянуть владелец престижного столичного бара, находившегося в центре города. Некий Джейсон Айсейкс, на вид лет тридцати, молодой, но очень перспективный бизнесмен. Он обещал начинающему диджею-самоучке устроить прослушивание и в случае успеха пригласить его на работу в свой бар. Рори волновался. С трудом отыскал в старом шкафу единственную чистую рубашку, причесал волосы и приехал в клуб за несколько часов до начала своего рабочего дня, а играл он с полуночи до рассвета, делая несколько перерывов между сетами.
К одиннадцати «Мок» был заполнен до отказа. Сюда приходили одни и те же люди, и повсюду мелькали знакомые лица. Некоторые вели себя так, будто это их долг и работа – каждые выходные собираться здесь.
Рори Браун сидел в дальнем углу зоны отдыха, ближе к диджейскому пульту, и, закинув ноги на забронированный за ним стол, небрежно потягивал пиво из жестяной банки. За столиком вечно болтались его часто меняющиеся приятели. Сейчас вот рядом курила сигарету его старая знакомая Дженни Тейлор, шатенка с узкими миндалевидными глазами, очень худая и высокая. В последнее время им редко удавалось увидеться: за пьянки Дженни постоянно попадала под домашний арест.
– Ты серьезно в частную школу собралась? – крикнул Рори.
Девушка подняла ноги на прожженный диван и исподлобья взглянула на приятеля:
– Кто сказал?
– Я тебя умоляю! Так что? – Рори протянул ей банку с пивом. – Будешь?
– Нет. – Дженни энергично затрясла головой. – Родители дома.
– И как ты здесь? – Рори сделал щедрый глоток и взял у девушки сигарету.
– Окно, – прокричала Дженни.
Парень ухмыльнулся.
– Я не поеду в эту школу к черту на куличках, – сказала девушка. – Пансион для благородных маменькиных отпрысков, фу! Если Джордану надо – пусть валит, а я лучше умру.
К их столику подошел здоровый лысый мужик хорошо за тридцать – известный в этом районе торговец травкой по имени Рик. Пьяный, как обычно, амбал навалился на стол, едва не ткнувшись носом в плечо Дженни, и та откинулась на спинку дивана.
– Не дыши на меня! – крикнула она, махая ладонью перед своим носом.
– Заткнись, костлявая. Лучше скажи, где эта дрянь?
– О ком ты?
Рик открыл было рот, но Рори его опередил:
– Она давно не появлялась. Лучше тебе свалить и оставить ее в покое.
Здоровяк выпучил белесые глаза. Злость захлестнула его, большие ноздри стали раздуваться, челюсть плотно сомкнулась. Рик схватил Рори за грудки и с силой встряхнул:
– Эта тварь денег мне должна! Набрала травы и свалила!
Рори поправил рубашку и ухмыльнулся.
– Как будто тебе деньги нужны от нее, – заметил он, делая затяжку.
Дженни хихикнула и прикурила очередную сигарету.
– Успокойся, громила, – сказала она, похлопав его по плечу. – Посиди, выпей. Глядишь, дождешься свою подстилку.
Рори бросил на нее упрекающий взгляд. Речь шла о его подруге, Нике. Ну как подруге – они были знакомы всего пару месяцев. Однажды ночью Рори встречался с торчком в районе Блэкфрайерского моста, там и познакомились. Девица сидела на рваной куртке, в огромных наушниках поверх капюшона и смотрела перед собой, и глаза такие темные, мертвые. Черт его дернул заговорить с ней, предложить купить поесть. Тогда и узнал, что Ника сбежала из дома из-за придурка-отчима, что уже неделю спит под мостом. Рори пялился в ее жуткие темно-синие глаза с огромными зрачками и зачем-то предложил переночевать у него. Между ними никогда ничего не было. Точнее, он-то, конечно, попытался однажды, но она ему чуть ребра не сломала. Рори извинился, потом они разговорились, и Ника обмолвилась о том, что это отчим делал. Так и нашли общий язык, болтали о том о сем, иногда вечерами смотрели старые фильмы, Ника начала помогать ему продавать товар, хотя, кроме своих таблеток, ничего и никогда не принимала. Странная она была, как не от мира сего. Рори бы даже и не подумал, что она зависима. Он-то перевидал их, наркоманов, – на всю жизнь хватит. Знал, что такое ломка, знал это блаженное состояние, безудержный прилив энергии и лживые обещания найти работу и ка-ак зажи-ить. И еще кучу всего знал. А она всегда одинаковая – и днем и ночью, – потерянная, в себе, с каменным лицом и какой-то мертвечиной в глазах. И страшно, и жалостливо.