«Поэма Пабло Неруды. В главной роли – Вадим Метлицкий» - было выведено каллиграфическим почерком на огромном плакате, около которого остановились подруги.
- Мил, я, наверное, не пойду. Что-то не люблю переведенные стихи, - произнесла Ксения, пытаясь сыграть убедительно, чтобы подруга не расценила ее позорную капитуляцию, как нежелание видеть актера, заявленного в спектакле.
- Ксюш, да ладно тебе. Пришли уже, стоим, начала ждем, от моего кавалера спрятались. Ну, полтора часа разве не высидишь? – взмолилась девушка. – И это же сам Вадим Метлицкий! Я в кино раз семь бегала, еще в школе училась, когда он Айвенго сыграл. Помню, как тогда его фотографию из журнала вырезала и под подушкой хранила. Он по молодости был красивый такой, как принц из сказки, рыцарь настоящий. Эх, - подружка театрально вздохнула, приложила руки к груди и возвела очи небу.
- Мил, я тебе поражаюсь просто! И что, думала он за тобой на белом коне приедет? Ага, на руки подхватит и в волшебный замок унесет? Спустись с небес на землю. Таких, как ты, у него целая толпа! - зашипела Ксения, прекрасно понимая, с чего взъелась на подругу. Досада терзала сердце острой бритвой. Ведь она такая же! Маленькая дурочка. Так, кажется, сказал Вадим, перед тем, как навсегда покинуть ее квартиру.
- Не романтичная ты, Ксюша! У меня уже это прошло, не двенадцать лет уже, но все равно… Когда я еще нормального и красивого мужика смогу увидеть? Хочу получить эстетическое удовольствие! И вообще, надо приобщаться к искусству, - прощебетала Милка, утаскивая Ксению в сторону толчеи, которая образовалась на проходе в вестибюль театра.
- Ладно, пойдем, - тихо пробормотала та, надеясь, что Вадим не заметит ее среди зрителей, ни до спектакля, ни после него.
Ксении совершенно не хотелось уподобляться сотням девчонок, которые преследуют актера, всеми силами пытаясь обратить на себя внимание, не брезгуя банальной навязчивостью и глупым хлопаньем ресницами, изображая из себя наивных деревенских дурёх. Наверняка, Вадим уже и не помнит ее лица, имени. Она стала очередной тенью среди вереницы женщин, побывавших в его постели.
Сев на свое место в зрительном зале, Ксения замерла в предвкушении. Она не отдавала себе отчета в том, что в ожидании появления Метлицкого на сцене у нее усилилось сердцебиение, она сжала ладони в кулаки, лишь бы не выдать себя, не показать, насколько ждет Вадима. Нет, она не скучала, нет, она не ждала, что он ринется к ней и заключит в объятиях. Но чувства, загнанные в угол души, встрепенулись, полетели на свободу, и Ксении пришлось сознаться себе – ей не удалось избавиться от воспоминаний, которые будили в ней тоску и жажду продолжить чувственное приключение, случившееся летней ночью.
И вот погас свет, зал погрузился в полную тьму. На сцене загорелся лишь один прожектор. В бледном пятне, похожем на свет луны, стоял Вадим Метлицкий. Белая рубаха, темные штаны, высокие ботинки со шнуровкой; можно было подумать, что в этом костюме он ходит каждый день. Темная челка прилипла ко лбу от пота, который появился от нестерпимого жара яркого софита.
В зале не было слышно даже дыхания зрителей. Двести человек замерли в напряжении, ожидая, что же будет дальше. И Вадим начал говорить. Его тихий голос наполнял замкнутое пространство, обволакивал и уводил за собой. Складывалось ощущение, что он обращается каждому, и в тоже время, говорит сам с собой, ведет свой диалог со своей судьбой, спорит со смертью.
На протяжении всего выступления Ксения пребывала в оцепенении, в дурманном сне, который так и не развеялся. Она не поняла, что зал аплодирует стоя, и лишь она сидит, ничего не видит перед собой, а слышит лишь голос, от которого мурашки бегут по коже, учащается пульс, темнеет в глазах. Девушка едва справилась с наваждением. Нет, глупо было оставаться. Теперь ей вновь предстоит приложить максимум усилий, чтобы, наконец, осознать – этот человек ей не подходит, с ним у нее нет ничего общего и каждая их встреча будет приводить к самому настоящему беспределу и бесстыдству.