После этого я всегда начинал изо всех сил кричать, когда вспоминались мне эти два глаз. Иногда, бывало, проснусь я среди ночи, и мне вспомнятся те злые глаза, и я со страхом начинаю метаться по постели, как в беспамятстве. Мать зажжёт свет, встанут все в доме, а я кричу и не даюсь взять на руки, потому что мне страшно, страшно. И только обессиливши от плача, я засыпал и забывал о мучившим меня страхе.
Когда подрос и начал понимать смысл рассказанных мне сказок, то всех страшных сказочных лиц: и Ягу Бабу с костяной ногой, и чародеев, обращенных в оборотней, и семиглавого змея я всегда представлял себе с теми серыми страшными глазами и, ложась спать, прятал голову под подушку.
Когда я вырос, то также боялся тех страшных глаз. Мне казалось всегда, что я их где-то должен встретить, и тогда в жизни моей наступит какой-то крутой и страшный поворот. На людных собраниях, на балах и в толпе на улице я заглядывал всем в глаза и с трепетом в душе ожидал, что — вот-вот — увижу их и встану на краю какой-то пропасти, на пороге чего-то страшного, неизвестного. Тоже самое творилось со мной, когда я пересматривал галереи икон и иллюстрированные книжки. Я набирал из разных библиотек целые груды и, переворачивая, с затаённым в душе страхом искал те глаза, но тщетно.
Раз, проходя толкучим рынком, я увидел на дверях одной лихой лавки небольшой, рисованный на полотне портрет молодой женщины. Одета она была в голубой атласный халат и опоясана толстым шелковым шнуром с голубыми кистями. За шнурком, с левой стороны, была заткнут красного цвета гвоздика. Я всегда считал национальным белорусским цветком красные гвоздики и ради этого купил портрет. Когда, придя домой, я повесил на стене портрет и вгляделся в лицо незнакомой красавицы, то замер от страха: с румяного молодого личика, окруженного характерными локонами времен Наполеона I, на меня смотрела пара злых серых глаз. Тех самых серых глаз, которые я искал и боялся.
И я сорвал со стены портрет, облили бензином и, подпалив, бросил в печь.
Было тогда восемь часов вечера.
А на следующее утро, в 11 часов, мне подали телеграмму, что мать моя вчера в 8-м часу отдала Богу душу свою.
Женившись, я подзабыл понемногу преследовавшие меня злые глаза, так как чаще заглядывал в глаза своей любимой жены. На третий год совместной жизни Бог наградил нас сыном, и мы лучшие дни нашей жизни проводили около его колыбельки. Было ему уже 8 месяцев, когда заболел он брюшным тифом. Мы с женой с затаённым дыханием в груди по очереди сидели день и ночь над колыбелью, вглядываясь, как он боролся со смертью. В критическую ночь кризиса болезни я сидел возле колыбели. Бессонные ночи, натянутые долгое время нервы вместе сложились в то, что я задремал, сидя. Разбудили меня какой-то льдисто-студеный сквозняк и шорох. Я открыл глаза и увидел, как от колыбели моего ребенка отходит какая-то одетая в черное, стройная, высокая женщина. Дойдя до двери, она обернулась через плечо на меня, и я узнал ее. Это была та самая молодая особа из сожженного мною портрета. Я вскочил на мягкие ноги и бросился к двери, а затем в темную комнату, куда она пошла, но нигде никого не нашел. Вернулся я обратно и, ведомый дурным предчувствием, бросился к коляске, но ребенок в ней спал крепким сном, после долгих дней, первый раз, спокойно отдыхающий.
На следующий день кризис болезни прошел, и ребенок быстро пошло на поправку.
Отныне каждую мою неудачу, каждое мое несчастье предвещал сон, в котором я в той или иной комбинации видел эти злые глаза и, что поразительнее, на другой день, как правило, я видел в своих собственных глазах характерный злой блеск, и страшно становилось мне себя самого. Но хуже всего та уверенность, что рано или поздно я должен встретить в своей жизни живого человека с такими глазами и что мне нужно будет с ним вместе жить. Даже больше: я уже знаю этого человека, встречался и говорю с ним, но боюсь взглянуть в его глаза. Я еще не видел их и пока не видел их — он не имеет надо мной силу, но с того момента, когда я гляну ему в глаза, — я пропал.
Я несколько лет убегал от него в далекие города, и всегда он вслед за мной оказывался там же, находил и сердечно приветствовал меня, пока я в конце не потерял надежды избавиться от нее.