Что? Ум? Работа?! Да ты, соколе, работай, хоть надорвись, а если тебе не идет в руку — все равно ничего не будет. А наш Грынец и к работе ленив, и чарки не чурается, а в кармане у него всегда не менее трех рублей бренчит. А зайди в дом, круглый год у него на столе хлеб найдешь. И то же хлеб!! Ни тебе в нем пылинки, ни соринки: из чистой, как золотце, пшеницы! вот тебе! Что касается рублей тех Грынцовых, то правда, люди разное болтают. Кто его знает… может, и правда, что склютавые они, фармазонские.
Смешной вы, панич, говорить с тобой, что с детём. Склют, это такой рубль, который не идет из рук: сколько ни меняй его, он снова к хозяину в карман возвращается. Но об этом когда-нибудь позже расскажу.
Ты вот говоришь, что дракона никто не видел. Да я сам видел и не раз, не два. Сядь ты, соколе, осенью ночью у окна, посмотри вверх, и ручаюсь, что увидишь, как шныряют драконы по небу, только светлые полосы рисуются. Почему весной и летом не летают? Как не летают? Летают. А только не видно, так как редко летают; пусто кругом, что от кого он возьмет весной или летом? А осенью — другое: и самый худший харляк какое-нибудь добро у себя прячет. Разве мало кто своими глазами видел этого Грыневого дракона, как он летел, свистя в воздухе, прямёхонько в его амбар. Карта карте пересказывает, что если желтым светом след светится, то это он золото тащит, а если белым — то серебро. Гринев дракон белёсый, так как серебро носит. Нет, склюты ему не нужны! Он и так богатей. Грынь никавосеньки к себе в амбар не пускает, это потому, что в сусеках у него деньги понасыпаны.
Говоришь, барин, земли у него больше, чем у нас, целая волока неделенная, а мы только по четверти да по шестой имеем. Это не то. Нет, и с волоки богат не будешь, если нет от «того» подмоги. Вон у Матуза, в Новоселках, и земли волока, и семья своя большая, а деньги нет.
Так нет же, не лентяй, не дай Бог! И не пьяница. Ну, бывает, выпьет рюмку на праздник, но нет, не пьяница он. Это, паничек, потому, что у него злыдни завелись. И у нас у всех злыдни в домах водятся. А Грынь вывел их у себя, вырастив дракона.
Почему мы не растим себе драконов? Трудно это. Я сам пробовал, но ничего не вышло.
Как это было? А вот как. На это нужно иметь прежде всего черного петуха. Чтобы вырастить его, я выменял у Цитовича шесть яиц, у него все куры черные. Ой, этот человек «знающий»!.. Посадил я это курицу на яйца, и правда, вылупились два черных петушки. Одного из них, получше, на племя оставил, а другой — Бэрцы на шабаш продал. Шесть лет был, падла, петух как петух, а на седьмой квохтать курицей начал, но ничего. Яичко такое маленькое, как голубиное, снес.
Э, паничек, байки! Я же говорю, что петух снес яйцо, а не курица. Каждый петух на седьмом году жизни яичко сносит, я же сам своими глазами видел: кругленькое, продолговатенькое, шилоносенькое. Совсем на курячье не похожее… Вот тогда это яичко скорее я в мешочек да подвязал себе под мышку. Знал я, что три года его нужно под мышкой носить, и чтобы никто не подсмотрел. Носить очень неудобно, но, это, так себе: ко всему можно привыкнуть. А вот спрятаться от людских глаз, вот что трудно. Соседей я не очень боялся: рубахи не снимал, в баню не ходил. Но как спрятаться от бабы?! А Марыля мая любопытная баба — везде нос свой всунет… Но ничего: поклялся я рубашки не снимать ни днем, ни ночью. Чтобы баба не терлась около меня, я летом спал в сарае на сене, а зимой в амбаре. Так три года я выносил петушиное яичко под мышкой, никому не показавши, ни сам ни разу не взглянув на него. Когда третий год прошел и ничего — дракона не вылупляется, — подумал я, что яйцо — было заморышем, может, надо посмотреть… Но хорошо прислушавшись, слышу — под мышкой что-то тихонько как будто — тук, тук, тук! Ага, думаю, вылупляется мой дракон! Слабенький он, маленький будет, но я его молочком, медком отпою, конечно же, свою худобинку… Да не дал Бог и Венера Пречистая… Святым днем было это. Проходил я мимо жита и, отобедав, шасть в сарай, поспать на праздник. Только это я сомкнул веки, как слышу, идет моя Марыля. Подкатилась ко мне и цап рукой за подмышку.
— Что это, — говорит, — у тебя? — Да дерг к себе мешочек тот, в котором было увязано яичко. Я здесь и вскипел весь от злости. Шутка, сколько лет муки, надежды моей!..
— Да, чтоб ты провалилась! — говорю. Да в хвост ее и в гриву А она отвечает мне!
— Что ты, — говорит, — выродок, без причины бьешься! — Да вцепилась двумя руками мне в загривок. А Марыля мая — баба, что телка. Схватила да в ответ мне тумаки раздает. Здесь я от неожиданности и чтобы вырваться быстро повернулся и слышу — хрусь! — у меня под мышкой. И такой смрад пошел, серою и адом понесло, что у меня аж дух перехватило.
— Марыля! — кричу, — Марыля, лови: дракон вылупился! — А она так задохнулась смрадам тем, что так и покатилась кулём-нырком с сена вниз. Очнулась внизу и зовет:
— Тумаш, жив ли ты? Что это с тобой? То не желудок лопнул?
Я только проклял чертову бабу, и заглянул в мешочек. А оттуда адом несет, и ничего, кроме скорлупок и слизи, нету.
Так кто его знает, был дракон или нет?
А нет, панич, не куриное, а петушиное было яичко! Сам же я видел. Кто же знает, может, это моя скотинка, мной так трудолюбиво высиженная, сейчас Грыню деньги таскает. Это вполне возможно. Почему же — от меня улетел, к нему пристал и служит ему.
Смешной вы, панич, — в книгах нигде об этом не читали! И не найдете в книгах. Про многое в книгах не пишут. Об этом спрашивай не книги, а людей знающих, тогда и узнаешь. О, много можно узнать про всякое разное, но не из книг только…
Дударь
Умер старый Дударь, деревенский музыкант, и душа его, взяв дуду за пазуху, пошла в небо.
Подошел он в небо, смотрит: закрыто. «Ну, — думает, — спят». Сел на колодку у ворот и ждет дня. Долго сидел, и стало ему грустно. Достал из-за пазухи дуду, попробовал пищик и давай потихоньку играть. Сперва тихо, дальше посильнее, а там и подпевать начал.
Вдруг слышит голос из-за ворот:
— Кто там?
«Видимо, святой Петр», — подумал Дударь, но отвечает смело:
— Я!
— Кто — «я»?
— Дудар!
— Чего глотку дерешь?
— Совсем не деру — пою.
— Чтобы тебя… А почему же так поздно пришел?
— Никак нельзя было раньше: умер под самый вечер.
— Под вечер? — удивился за воротами. — Так по-хорошему тебе нужно было бы еще на половине пути быть.
— Да, святой Петр. Я рачительный — белорус, известно.
— А откуда ты? Из-под Борисова?
— С той стороны.
— А с какой деревни?
— Так хоть и скажу тебе, ты же все равно не знаешь.
— Говори, говори, я все знаю.
Назвал Дударь и деревню.
— Как твое имя? — допрашивал далее голос.
— Янка.
— А по фамилии?
— Дударь.
— Ну, хорошо, Янка Дударь, пока рассветет, посиди у ворот да смотри не шуми здесь.
Стал Дударь дня ждать. Сидел, сидел, опять грустно стало, к тому же под утро холодом потянуло, хотя это и летом было. Снова достал он свою дуду, чуть-чуть наигрывает, чтобы за воротами не услышали.
Глядь — а на заборе какие-то головки показались— одна, вторая, третья. Ангелочки.
— Слушайте, слушайте, — говорит один, — как красиво играет!
Здесь уже Дударь не выдержал и начал играть во весь голос.
— Ах, как красиво! Вот хорошо! И что это за музыка такая? — удивится ангелочек.
— Это борисовская, — сказал Дударь.
Вдруг загремели ключи в замке и открылась ворота. В воротах стоял небесный Ключник, святой Петр.
— Дудар!
— Чего?
— Пойдем!
А по небу уже разошлась молва, что пришел музыкант из Беларуси и очень хорошо играет на дуде. Дошло это и до самого Бога, который, выйдя из покоев, сел на крыльце прохладиться: за работу не брался потому что, что воскресенье было.