— Да вроде в порядке, — сказала Таня. — Перепугалась вот только.
Мы подошли к «жигуленку». Из него пытался выбраться злой, чертыхающийся мужичок. Он дергал заклинившую дверь и никак не мог с ней справиться.
— Ну, слава Богу, без жертв, — констатировала Таня, и мы направились к своей машине.
Я еще раз посмотрела на склоненные плечи девушки, и она неожиданно подняла лицо.
У меня перехватило дыхание.
— Настя?
— Ты ее знаешь? — удивилась жена Андрея и приблизилась к серебристой иномарке.
— Настя, вы ли это? — крикнула я в полуоткрытое боковое окошко.
— Я вас не знаю! — зло сверкнула мокрыми от слез глазами девушка. — Не знаю вас! И вообще, Настей меня никто не называет! Я Стася! Стася, понятно?
— Понятно. — Мне стало плохо. Мне показалось, что, может быть, в случившемся есть и моя доля вины.
— Ну, что ты за дура! — урезонила меня Таня. — Не слишком волнуйся по этому поводу. При чем здесь ты? Нечего носиться угорелой по переполненным трассам.
Мы отъехали от места происшествия, чтоб не связываться с назойливыми и дотошными гаишниками.
— А чего их ждать? Время зря терять, — рассудительно решила Татьяна и внимательнее, чем прежде, всматривалась в дорогу.
— У нас с тобой дел — уйма, пусть сами разбираются. Да? — Она скользнула глазами по моему профилю и снова уставилась на дорогу.
Разговор явно не клеился.
Ветер обдувал мне лицо, и я молча смотрела на мелькающие дома, фонари, машины.
В это время я вспомнила об Алексее. Мне пришло в голову, что следовало бы остановиться и позвонить ему, чтобы сообщить о случившемся.
«Но почему, почему я должна это делать? Она в порядке, подумаешь, машину помяла. Если есть такие деньги на машину, непременно найдутся и на ремонт. Не у нее, так у Леши», — подумала я и поняла, что просто-напросто ревную.
Я саркастически усмехнулась, и эта гримаса не осталась незамеченной.
— Ты чего? — отреагировала Таня.
— Да так… — вздохнула я, и мне стало еще больнее.
То, что группы по специальности «повар-кондитер» были уже переполнены, меня особо не огорчило. «А секретарь-машинистка — тоже неплохо», — резюмировала Таня и удовлетворенно улыбнулась с чувством выполненного долга. Она прикрыла дверь кабинета, на котором висела выцветшая от времени таблица «Директор», и взяла меня под руку:
— Василий Игнатович согласился взять тебя в группу москвичей. Для тебя сделали исключение.
— Спасибо, — я благодарно улыбнулась. — В конце концов то, от чего я так рьяно отказывалась в школе на УПК, все-таки меня настигло здесь. А с общежитием как? Москвичам ведь общежитие не полагается?
— Ну что ты, — она посмотрела на меня снисходительно, — Василий Игнатович — это тебе не хухры-мухры, — и рассмеялась низким грудным смехом.
В этот же день я поселилась в общежитии. Из двух квартир на выбор: одна с тремя девочками и без клопов, а другая без девочек, но с клопами. Меня, конечно же, больше заинтересовала та, в которой хозяйничали насекомые.
Три сестры-мордвинки, плохо понимающие по-русски и постоянно лопочущие о чем-то на своем языке, обескуражили меня своей нечистоплотностью. Я не могла себе представить, как буду сосуществовать с ними целый год, выслушивая непонятные истерики и выметая груды объедков и мусора из-под кроватей в этом, доведенном до невообразимости за какую-то неделю, бедламе.
Клопы же, хоть существа и мерзопакостные, но молчаливые и неприхотливые. К тому же я полагала с помощью санэпидстанции перейти в наступательные действия и добиться полной победы над врагом. Я готова была сражаться за свою территорию до последней капли крови.
Старательно прибранная и вымытая квартира, оттертые до прозрачной невидимости окна, расставленная по местам мебель и очищенная от ржавых потеков ванная удовлетворили бы самый взыскательный и требовательный взор. Я радостно щелкнула пальцами правой руки, чечеткой прошлась по выскобленному паркету, приняла душ и, довольная проделанной работой, вышла погулять.
«Вот и все, — счастливо подумала я. — Начинаем жизнь сызнова».
Я улыбалась, и люди, идущие мне навстречу, улыбались ответно. На обшарпанной скамеечке теснились плотной группкой панкующие отпрыски. Их лица были ярко раскрашены, щетинистые гребни вызывающе торчали, одежда была демонстративно изодрана, но, несмотря на их неприемлемый для меня внешний вид, я вдруг ощутила, как близки они мне по вольному духу свободы.
Один из ребят оглянулся на меня и весело подмигнул. Я ответила ему тем же, и все компания приветственно замахала мне руками. Если бы не мое пуританское воспитание и консервативное мышление, я бы не преминула присоединиться к ним.
Они смеялись, пели, шутили, а я шла все дальше, и губы мои расплывались в улыбке, и в голове звучал бодрый мотивчик, и сердце мое весело отстукивало в такт быстрым шагам.
Мне так хотелось поделиться хоть с кем-нибудь своей радостью, что, когда я поравнялась с телефоном-автоматом, рука моя инстинктивно нащупала в кармане двушку, и я вошла в будку.
Но тут меня постигло разочарование. Я вдруг вспомнила, что в этом огромном, многомиллионном городе, таком ярком и многообещающем, мне некому подарить частичку своей радости.
«Леша!» — мгновенно мелькнуло у меня в голове. Ну, конечно же, Леша.
Я во второй раз за время пребывания в Москве отчетливо увидела его лицо, его прелестные, глубокие синие глаза. Вспомнила его голос и теплые нежные руки.
«Ты позвонишь?»
«Обязательно позвоню. Вот только не знаю когда».
«Можно, я тебя поцелую?»
Сердце мое наполнилось щемящим теплом, и я, подождав еще пару секунд, все-таки решилась.
«Я только расскажу ему, как устроилась. Поделюсь планами на будущее, спрошу, как у него дела, и повешу трубку. Всего-то. Мне же ничего от него не нужно. Ничего!»
Металлический диск мягко заурчал, и, когда раздались гудки, я откашлялась.
— Алло. — Чужой тенор резанул мой слух.
Еще я услышала веселые голоса, видимо, в квартире было много людей. Женский смех, вкрадчивый баритон.
— Извините, — испуганно пролепетала я и повесила трубку.
Нет, не нужно мне больше никакой боли! Я не хочу привязываться, прирастать, привыкать, чтобы потом снова разрывать душу. Во имя будущего. Не хочу!
Я вспомнила себя, лежащую у ног Кирилла, умоляющую его пощадить меня. Я каждой клеточкой вспомнила это унижение, и глаза мои защипало.
Лучше я всю жизнь проживу одна и умру старой каргой в одиночестве, чем позволю еще хоть кому-нибудь так обойтись со мной.
Я почти бегом возвратилась в общежитие и, открывая тяжелую скрипучую дверь подъезда, наткнулась на недовольный взгляд воспитателя.
— Уже одиннадцатый час, Демина! Вы только сегодня заселились и сразу нарушаете режим проживания.
— Режим? — Я была крайне удивлена такой новостью.
— Да, представьте себе. Это не вертеп, и вот там висит распоряжение по общежитию.
— Какое распоряжение? Разве я не вправе жить по собственному распорядку? Я ведь не нарушаю чье-либо спокойствие и не причиняю никому вреда.
— Ты откуда такая умная?! Думаешь, сбежала от мамочки с папочкой, поселилась здесь и будешь распутничать и развратничать? «По собственному распорядку», — передразнил он, и щеки его надулись и покраснели так, словно за каждую из них вложили по горячей сардельке.
— Я, — я задохнулась от обиды и унижения, — я не хочу, чтоб вы со мной так разговаривали.
— А я не хочу, — он сделал упор на словах «не хочу», — чтоб вы приходили после десяти. Ясно? — Он презрительно оглядел меня с ног до головы. — Но есть компромисс…
Он не успел договорить, как краска схлынула с моего лица, и я гневно крикнула ему в лицо:
— Ты, боров жирный! Засунь себе свой компромисс… — и кинулась к свою квартиру.
— Это тебе так не сойдет, Демина! Попомни мое слово, тебя вышвырнут отсюда, и ты пойдешь на панель!
Я с грохотом захлопнула свою дверь и, уткнувшись носом в холодное стекло, посмотрела вниз.