— Завтра. Я очень прошу тебя не исчезать из дому, потому что при необходимости я смогу тебя отыскать и под землей. Ты совершенно напрасно подставила меня таким образом, — добавил он устало.
— Я? Тебя? — Я оборвала его на полуфразе, полагая, что здесь какое-то недоразумение. — Леша! Я клянусь те…
— Все, оставь свои клятвы до завтрашнего утра, — оборвал он меня и бросил трубку.
Дорога к общежитию показалась мне вдвое длиннее. Но было время обо всем подумать. Каким-то подспудным чутьем я понимала: моя находка, этот приятель мерзкого жиртреста, разговаривавший с нами на вокзале, Лешино негодование — все сплелось в единый клубок. Вероятней всего, наш вокзальный знакомец подозревает, что эта вещь (почему-то я была уверена, что он ищет филина) — у меня.
Меня уже не интересовал вопрос, каким образом все завязалось, единственное, чего мне хотелось, увидеть Лешу, отдать ему злополучного филина, объяснить, почему я промолчала о нем в поезде, рассказать, как я переволновалась из-за всего случившегося, и дело с концом.
Так даже лучше! Мне надоело дрожать из-за этой драгоценной безделушки. Мои нервы и без того на пределе, а мне хочется спокойной и размеренной жизни.
Настроение мое заметно поднялось, и я зашагала веселее. По дороге я вспомнила, как Леша неудачно пытался поцеловать меня в поезде, так что вошла в общежитие сияющей и жизнерадостной.
Сон мой был глубоким и спокойным. Даже клопы, напуганные каким-то раствором, которым меня обмазала Марта Петровна, на сей раз не решились прикоснуться к моему телу.
Под утро мне приснилась Ларка. Она шла ко мне и радостно улыбалась. Ларка помахала мне рукой, и я вспомнила, что занимала у ее тетки полтинник. Мне стало стыдно, я хотела извиниться, но внезапно рядом с моей подругой возникла и сама рыжеволосая ведьма. На голове у нее был венок из чудесных белых цветов. Я присмотрелась и увидела, что это не цветы, а неправдоподобно большие снежинки. Они сияли и искрились, отливая рыжим оттенком пышных волос.
— Смотри, — сказала мне Ларкина тетка и раскрыла ладонь. Я ахнула. У нее на ладони лежало серебряное колечко серьги. Я вспомнила, как, умываясь в ванной у брательника, заглянула в зеркало и с огорчением увидела, что одна сережка выпала из уха. Я обошла квартиру брата, внимательно всматриваясь под ноги, но так и не нашла пропажи.
— Это мое, — осторожно сказала я. — Откуда?
Тетка исчезла, а Ларка, лучезарно улыбнувшись, ответила вместо нее:
— Открой дверь, узнаешь.
— Дверь? — удивилась я и оглянулась. Вокруг было огромное колосящееся поле с алыми вкраплениями маковых плотных бутонов.
До уха моего донесся стук. Я замерла и прислушалась. Действительно, стучат.
Я проснулась, посмотрела на часы, восемь тридцать. Стук повторился более настойчиво. Я подошла к двери и спросила:
— Кто там?
— Ира, впусти меня, — негромким голосом произнес Леша.
— Секундочку! — крикнула я и, наспех умывшись, почистив зубы и накинув халатик, пошла открывать.
Леша вошел в прихожую, протягивая мне торт и полиэтиленовый пакет.
— Это тебе, — сказал он, улыбнувшись.
Я улыбнулась в ответ и вспомнила вчерашний разговор. Сердце у меня заколотилось, и кровь отхлынула от лица.
Чтобы скрыть волнение, я взяла из его рук торт и прошлепала босыми ногами на кухню.
— Проходи, не разувайся! — крикнула я из кухни, ставя на плиту чайник.
— Ну вот еще, — послышался мягкий голос. — Ты тут босая бегаешь, а я в туфлях пойду.
Я вернулась в прихожую и, не подымая глаз на Лешу, подсунула ему свои тапочки. Они были мне великоваты, но все равно Лешины пятки смешно свисали с задников.
— А ты?
— А я носки. Моя сестра… — оговорилась я и покраснела.
— Сестра?
— Жена брата… Да, жена брата. Она изумительно вяжет. — Я продемонстрировала цветастые из деревенской пряжи толстые и теплые носки.
— Смотри, какая молодчина! — похвалил Леша. — Моя мама, — он помолчал немного, — тоже хорошо вязала.
— Я, к сожалению, не умею вязать, — ответила я, а про себя подумала, что непременно научусь и свяжу ему большой и очень теплый свитер. Я представила, как он будет рад моему подарку. Я непременно научусь вязать!
Сердце мое трепыхалось, как паутинка на ветру, готовое вот-вот оборваться и улететь.
Леша промолчал, а я суетливо забегала из комнаты в кухню, из кухни в ванную. Зачем-то дважды ополоснула стаканы и тарелки для торта. Блюдцами я еще не обзавелась.
Я наклонилась, чтоб подобрать с пола какую-то соринку, и у меня из кармана выскользнул мини-диктофон.
— А диктофон зачем? — удивился Леша.
— А… Я… Это, — часто заморгала я, соображая, что ему ответить. — Я, понимаешь, стихи сочиняю, а записывать лень.
Лешка легко поднял на меня свои очаровательные глаза и улыбнулся.
— Прочитай, — попросил он.
— Сейчас? — Руки мои опустились, и я проклинала этого самородка-детектива Антона, который вчера вечером дал мне диктофон, чтоб я всякий раз, перед тем как открою двери, прежде включала его на запись.
Конечно, в первое же утро я пошла открывать дверь, напрочь забыв о шпионской технике «а-ля Хусаинов».
— Сейчас? Вот так? Босиком? — бормотала я.
Леша рассмеялся:
— Нет! Ты права! Я подарю тебе туфельки, выведу на сцену в большом зале, а сам сяду в первом ряду. И ты будешь читать только мне, договорились?
— Договорились, — согласилась я. — Ой, чайник!
Алексей достал из пакета большую кисть винограда, персики и пять крупных спелых бананов.
— Иришка, прости меня за вчерашний тон, — неожиданно произнес он.
Я чуть не выронила из рук чайник.
— Что?.. Ах, да… Да… Я должна была…
— Повесить трубку при первых моих словах.
У меня отвисла челюсть и, наверное, был очень глупый вид. Целый вечер я посвятила составлению оправдательно-объяснительно-извинительной речи, упреждая всякий звук, который мог бы исходить от Леши в качестве обвинительного аргумента, а тут на тебе…
Я все-таки поставила чайник на пол, чувствуя, что вот-вот он вывалится из моих ослабевших рук.
— Помнишь того человека, который смотрел на нас, когда мы разговаривали?
Конечно же, я его помнила, но была настолько растеряна, что, сама не знаю почему, переспросила:
— Смотрел на нас?
— Да. На вокзале. Ты еще спросила у меня, знакомы ли мы.
— Да-да, помню, — ответила я.
— А тех двоих, которые ехали с нами в вагоне?
— Конечно, помню. — Я пришла в себя и заинтригованно слушала Лешу.
— Я тебе соврал, — без особого энтузиазма признался Леша.
— Ты мне? — удивилась я и плюхнулась на стул, растирая пальцами виски.
— Ну да, — он посмотрел мне в глаза. — Я сказал, что не знаком с ними. Это долгий разговор… На самом деле и Папаню и Куцего, это тот, с вокзала, я знаю давно. Мы не друзья, скорее наоборот. В общем, ни тот, ни другой никогда не вызывали во мне особого восторга.
Короче, когда мы с тобой расстались, Куцый спросил у меня, не видел ли я Папаню. Я честно ответил, что видел, что их ссадили в Киеве за… Ну, ты знаешь. — Он махнул рукой, поднялся и стал расхаживать по комнате.
— Леш, не маячь, — попросила я, указывая ему рукой на стул.
Он медленно, будто под стулом могла оказаться взрывчатка, опустился на самый краешек.
— Видишь ли, расклад получился такой. Папаня с Рашем везли контрабандой бриллианты. Десять крупных бриллиантов.
— Чего? — Глаза мои вылезли из орбит, и руки мелко-мелко задрожали.
— Бриллианты, — спокойно повторил Леша. — Когда их сняли с поезда и отвели в участок, естественно, драгоценностей при них не обнаружили. Да, собственно, их никто и не искал.
Зато когда Куцый пришел на вокзал встречать Папаню и не встретил, как ты знаешь…
— Вот это да! — выдохнула я.
— Что? — остановился Леша.
— Нет, ничего. Продолжай, — попросила я, обмахивая лицо носовым платком. Мне почему-то стало неимоверно жарко.
Леша подошел к окну, раздвинул шторы и открыл форточку.