— Он обыскал их купе и нашел там вот что.
Я с замиранием сердца посмотрела на раскрытую ладонь Алексея. Там лежала моя серьга. Тусклым серебром поблескивало тоненькое колечко, и я… рассмеялась.
— Теперь я тоже готов с тобой посмеяться. Но в тот день, когда Куцый смотрел на нас с тобой, разговаривающих на перроне, он решил, что мы что-то делим.
— Да, — подумав, ответила я. — Мы действительно беседовали не совсем спокойно.
— У тебя в ухе была одна сережка, и я хотел тебе об этом сказать еще утром, но все как-то было не до того.
— Видимо, она выпала, когда я налетела на них, подозревая, что тебя убили. Мы же там с Рашем знаешь, как сцепились, — объяснила я.
— Ира, я все понимаю… Сейчас! Но тогда Куцый ничего мне не рассказал. Он ничего, собственно, и не знал. Ведь купе-то он обыскал уже после того, как мы расстались.
Он приехал ко мне на квартиру спустя два дня с двумя лбами и потребовал камешки. Естественно, я ничего не понял, но меня удивило то, что он так просто вычислил мою хату.
— А как он это сделал? — спросила я, наблюдая за живой мимикой Леши.
— Как? — Он вскинул веки и сверкнул густой синью внимательных глаз. — Куцый показал мне обрывок листочка, на котором я написал тебе свой телефон. И я, — Леша замешкался, — я поторопился с выводом. Я слишком поторопился с выводом!
Леша умолк и снова поднялся со стула. Он подошел ко мне и встал передо мной на корточки.
— Куцый был абсолютно уверен в том, что камешки у меня. Понимаешь?
— Нет, — помотала я головой.
— Он попытался взять меня на пушку. Понимаешь? — повторил Леша и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Все было представлено так, будто ты свалила на меня похищение этих драгоценностей… О бриллиантах я не думал. Я знал, что ни у тебя, ни у меня их нет. Ты просто не могла быть сообщницей Папани и Раша. А если бы бриллианты попали к тебе в руки случайно, ты не сумела бы это скрыть. — Он задумался, словно прислушиваясь к себе. Прикрыл глаза. Желваки забегали по его лицу, но разом все это прекратилось, и он снова спокойно посмотрел на меня.
— Я разозлился, подумав, что тебя припугнули, и ты тут же меня сдала.
— Леша! Я никому не давала твой телефон! Ни-ко-му!
— Я знаю. Я вчера, уже после твоего звонка, разговаривал с Куцым. Он сказал мне, что бумажку с номером моего телефона подобрал на перроне. Ира…
Я вопросительно подняла на него глаза.
— Скажи мне, зачем ты его выбросила?
— Я разозлилась на тебя.
— За что? — удивился Леша и нежным касанием убрал с моего лба челку.
— Не знаю, — сдвинула я брови к переносице и тут же добавила: — Наверное, я тебя приревновала.
— А как же ты смогла позвонить мне?
— Твой номер сам по себе отпечатался в памяти.
— Глупышка… — Он держал мою голову в своих больших и теплых ладонях как раз напротив своего лица.
Аромат его одеколона обволакивал, опьянял, и у меня начала кружиться голова. Я легким поворотом освободилась и подошла к тарелке с фруктами.
— Можно? — Я взяла банан и стала снимать с него желтую с коричневыми вкраплениями кожицу.
— Ты изумительная женщина, — сказал Леша, приставив указательный палец к едва заметной ямочке на щеке.
Я вспыхнула:
— С чего ты взял?
— Судя по тому, как ты обращаешься с бананом!
— Ах ты! — попыталась я озвучить свое возмущение, но Леша так весело рассмеялся, что я тоже не выдержала, и губы мои поползли вверх.
Но в душе моей все еще шевелился червячок тревоги.
— Леша, — позвала я его на кухню, разрезая торт и разливая по стаканам настоявшийся густо-вишневый чай. — Леша, а бриллианты нашли?
— Нет, — ответил он, раскладывая торт. — Нет, не нашли, но к нам это уже не имеет никакого отношения.
— А как тебе удалось убедить Куцего в нашей непричастности к их исчезновению?
— Я его не убеждал, — ответил Леша, слизывая с пальцев шоколадный крем. — Скорее он меня убеждал, что оказался не прав.
— Странно, — пожала я плечами. — И он так просто расстался с целым состоянием?
Леша вдруг резко обернулся, и глаза его напряглись.
— Не просто… Я не хотел тебе говорить об этом, но, видимо, ты все-таки должна узнать. — Он скользнул взглядом по убогому убранству общежитской комнаты и спросил: — У вас в общежитии есть телевизор?
— Есть. В красном уголке. Ты хочешь посмотреть какую-нибудь передачу?
— Я уже посмотрел. Вчера вечером. Сегодня в десять будет повторение. — Он взглянул на циферблат и поторопил меня: — Если есть желание пощекотать нервишки и заодно кое-что для себя прояснить, предлагаю внести в распорядок дня просмотр телепередачи по четвертой программе. У тебя одна минут до начала и примерно пять до интересующего нас сюжета.
Я заглянула в его глаза и поняла, что сейчас он серьезен, как никогда.
— А ты?
— А я подожду. Это недолго.
Пока я добежала до вахты и, не обнаружив там ключа от красного уголка, опрометью бросилась на поиски старосты, пока сонная староста, морща лоб, вспоминала, куда же сунула вчера ключи после вечернего кино, пока я лихорадочно пыталась открыть замок и не менее лихорадочно воткнуть вилку в розетку, пока я поняла, что четвертая программа на этом телевизоре ловится почему-то на первом канале, а первая на третьем, пока я настроила на резкость на экране допотопного ящика, прошло очень много времени. Но в следующую секунду меня прошиб озноб.
На экране крупным планом были даны фотографии двух одутловатых лиц, дикторский голос за кадром сообщал: «В нескольких метрах от железнодорожного полотна в подмосковном городе Балашиха органами МВД обнаружены трупы мужчин. Один из них вор-рецидивист Папанов Иван Иванович, 1946 года рождения, уроженец Кировского района города Котельнич, неоднократно судимый. А также труп неизвестного мужчины, на вид тридцать — тридцать пять лет. Особые приметы: рост около ста восьмидесяти сантиметров, крепкого телосложения, черные волосы, глаза темно-карие, глубоко посаженные. На левом предплечье татуировка в виде клинка с надписью на рукояти «РАШИД».
Если у вас есть какая-то информация об этих людях, просьба сообщить по телефонам…»
Далее диктор дважды повторил несколько телефонных номеров, и картинка сменилась.
Я стояла как вкопанная перед экраном, с трудом переваривая услышанное.
Уже через минуту я поняла, какую угрозу таил в себе толстопузый инкрустированный филин.
На ватных ногах я поплелась обратно.
Леша допил чай и от нечего делать листал стародавний номер пожелтевшей «Работницы».
Он взглянул на меня и спросил:
— Ну как, впечатляет?
— Леша… — Я умоляюще протянула к нему руки. — Леша, но за что?
— За что? — удивился Леша. — Ты представляешь себе, какая это куча денег?
Я могла бы возразить, что нет такой суммы, которая была бы ценнее человеческой жизни, но вслух произнесла:
— Быть миллионером — профессиональный риск.
— В наше время профессиональный риск — быть человеком. Просто человеком, — возразил Леша. — Я не хотел тебя пугать… Я хотел только предупредить, что Москва — это не твоя провинция, где все друг друга знают, и стоит появиться постороннему человеку на улице, как с десяток людей опознают его в лицо на любой очной ставке. Там не сделаешь шагу, чтоб он остался без внимания милейших сограждан.
Я вздохнула, с пониманием взглянув на Лешу, и он вплотную приблизился ко мне.
— Ирочка, здесь появляются и бесследно исчезают тысячи людей. Будь очень внимательна и осторожна.
Когда я общалась с Лешей, были такие минуты, что мне хотелось стать маленькой-маленькой, прижаться к его груди и сладко заплакать. Чтоб он целовал меня, утешал, ласкал горячими руками и говорил всякие нежные слова, какие обычно говорят детишкам, утоляя их детское горюшко, зная его мимолетную цену.
Вот и сейчас, среди прочих чувств мной завладело и нечто подобное. Леша словно почувствовал это, обнял меня и стал гладить по голове.
Солнце решительно приближалось к зениту и заливало золотом комнатушку, просачиваясь сквозь мелкие поры дешевых занавесок.