— Ничего, — опустила я глаза и чуть на заплакала. «Отчего же он так самоуверен?» — беспомощно билось в моем мозгу.
Если бы я могла знать, как он относится ко мне! Почему проявляет такую заботу и внимание? Неужели только потому, что мы оказались случайными попутчиками в поезде, и он ненароком приподнял краешек плотных гардин, закрывающих его душу от посторонних?
Я, пошла по лестнице к себе домой, и ноги мои были тяжелы и непослушны.
У самой двери я, оторвавшись от своих грустных размышлений, замерла как вкопанная. В ручку был вставлен огромный букет темных, почти черных роз. Они благоухали пьянящим ароматом и были так прекрасны, что я задохнулась.
— Спасибо, Лешечка, — прошептала я и опустилась прямо на пол у противоположной двери. Я безотрывно смотрела на цветы и не могла понять, что же происходит в этом мире.
С запоздалой остротой я почувствовала, что отстраненность и холод в его глазах лишь следствие боли, которую я ненароком причинила ему. Вероятно, он видел, как мы шли с Антоном под руку, как весело обсуждали спектакль, как тот нежно поцеловал меня и задержал мою руку в своей.
Ну конечно же! Я испытывала нечто подобное, когда на перроне пышноволосая, изящная Стася повисла на шее Алексея.
Но почему он считает, что ему это позволено, а я должна сидеть взаперти, ожидая, когда же его преосвященство снизойдет до такого ничтожества, как я?
— Лешечка, — еще раз прошептала я и закрыла глаза. Я представила себе его в этот момент. Интересно, что он думает? Куда он едет? Наверное, к своей Насте. У меня заныло под сердцем, когда я подумала о том, какой он нежный и жаркий.
Мне привиделось, что он вот-вот войдет в дом к этой холеной женщине, будет целовать ее, раздевать, потом поднимет и понесет на огромное шелковое ложе. А вокруг будут зеркала, зеркала… И в каждом зеркале отражаются их любовные ласки! В моей душе заклокотало нечто, чему я не смогла бы дать определения, но что невыносимой болью терзало меня и от чего захотелось поскорее избавиться.
Я вскочила, вынула букет и, больно, до крови проколов ладонь, сжала его.
Слезы подступили к глазам, и я бросилась вниз, перескакивая через три ступеньки. Округленные глаза Марты и ее тонкая шея мелькнули передо мной, как нереальное видение, и тут же исчезли. Я хлопнула дверью и…
— Привет! Давно не виделись! — Насмешливый взгляд, словно невидимая стена, заставил меня остановиться.
— Ты торопишься? — спросил Леша, и я, размазывая по щекам слезы, только всхлипнула в ответ.
— Какие цветы-ы! — протянул он восхищенным голосом, театрально разводя руками. — У твоего приятеля день рождения?
— Что? — Я недоуменно хлопала глазами.
— Ты так спешишь, чуть не убила. И этот букет…
— Этот букет? — удивилась я.
— Вероятно, у кого-нибудь праздник? — Леша вопросительно посмотрел на меня, и я ответила:
— Да. Мог бы быть праздник, если бы его не испортил один самовлюбленный циник.
— Покажи мне этого зверя, и от него не останется мокрого места.
— Ты… — я не знала, что ему сказать, у меня в груди все клокотало, но он был так красив, так мощен в своей сексуальной притягательности, что я швырнула букет и побежала от него.
Он догнал меня в три прыжка, крепко взял за руку и посмотрел в мои заплаканные глаза:
— Тебе не нравятся эти розы?
— Нет! — ответила я и попыталась вырваться из его крепких рук.
— Тебе действительно не нравятся эти розы? — переспросил он тихо, и я так же тихо ответила ему:
— Нет.
— Прости, я не знал. — Он отпустил меня, но, как только он разжал свои пальцы, у меня отпала всякая охота вырываться из его рук.
— Мне не нравятся эти розы, — сказала я, — у них такие острые колючки.
Я протянула ему измазанные кровью ладони, и он улыбнулся.
— Только поэтому?
— Нет, не только. — Я опустила глаза и почувствовала, как он берет мои руки, словно нежные бутоны роз, как он мягко касается ранок губами и легонечко покусывает их.
Мне стало больно, но по телу потекло приятное волнение, и боль превратилась в наслаждение.
— А почему? — шепотом спросил он. И я так же шепотом ответила:
— Я… ненавижу тебя.
— Я знаю. — Он скользнул губами по моим запястьям, и у меня перехватило дыхание.
Неожиданно он отпустил мои руки, прижал меня к груди и крепко поцеловал, запрокинув мое лицо к небу.
Святящиеся гроздья звезд посыпались на землю, закружились, зашелестели, словно листья, сорванные резким порывом ветра.
Он оторвался от моих губ и спросил:
— И сейчас ты ненавидишь меня?
— Ненавижу, — подтвердила я и невольно, не отдавая себе отчета, поймала губами его горячий рот.
Я слышала биение его сердца так, будто оно билось в моей груди. Мне стало жарко, перед глазами у меня все поплыло, и, чтоб не упасть, я отодвинулась от него. Он не стал меня удерживать, а только улыбался своим чувственным ртом и манил темно-синими влажными глазами.
«Хамелеон», — усмехнулась я, и он, заметив мою усмешку, сказал:
— Поедем со мной.
— Здесь столько людей пропадает бесследно, — напомнила я и повернулась, чтобы уйти.
— Иришка! — окликнул он.
Я оглянулась.
— Сколько мне понадобится времени, чтобы ты поверила мне?
— Я тебе верю…
— Чтобы ты поверила, что я не ищу для себя игрушку и для меня ты стала чем-то большим, нежели случайная попутчица.
Из отворенной форточки дома напротив вырвалась нежная мелодия. Я вслушивалась в тихую мелодию и смотрела на Лешу.
— Тебе понадобится… — Я задумалась, но не нашла, что ответить. Я подошла к нему, поцеловала его щеку легким касанием губ и шепнула: — Я тебе верю.
Затем я повернулась и быстрым шагом пошла домой. По дороге к подъезду я подняла сиротливо лежащий на холодной земле букет и прижала его к сердцу. Вдохнув еще раз густой аромат роз, я оглянулась и услышала тихий рокот мотора.
Машина плавно тронулась с места и покатилась.
Бабье лето закончилось. Обложными дождями заволокло холодное осеннее небо. Утренний ветер больно щипал лицо и сбивал дыхание.
У Андрюхи на работе начались неприятности, его сократили, он поехал на заработки, а Татьяна снова ушла на больничный с простывшим Юриком.
Я совершено забыла о ее дне рождения и корила себя за это самыми последними словами.
Я отправила ей открыточку с опозданием на две недели и извинениями в целый тетрадный лист.
Холода подступали, и ранний снежок выбелил округу бумазейной прозрачностью. Я с тоской смотрела за окно и думала о том, что моя легкая курточка больше не спасает меня от пробирающего до самых костей морозца. Встал вопрос о приработках.
Антошка помог мне найти надомную работу, и я печатала чью-то диссертацию не покладая рук. На вырученные за неделю деньги мне удалось приобрести по сносной цене сапоги в комиссионном магазине, и, когда мне принесли роман какого-то неизвестного автора, я с радостью подсчитала, что если к деньгам за перепечатку романа добавить стипендию, то, вероятней всего, мне удастся купить пальто. А там, может, появится еще какая-нибудь работа, и я смогу подсобрать денег на кроличью шубку, которая мне приглянулась в той же комиссионке.
Пишущая машинка, взятая напрокат, стрекотала в моей комнате днями и ночами. Я «простыла» и взяла справку о болезни, которую выписал мне Петя под рьяным напором Марты Петровны.
— Но у нее же нормальная температура, — сопротивлялся неуступчивый медик. — Тридцать шесть и шесть! — Он демонстрировал нам шкалу термометра.
— Но если у нее не появится пальто, то вскоре у нее будет температура окружающей среды, — возражала Марта и весело мне подмигивала.
Я делала жалостное лицо и держалась за голову, изображая неимоверную слабость. Я натужно покашливала и сморкалась чистым носом, и в конце концов Петя сдался.
Две недели оказались как раз кстати. Ценой опухших красных глаз и мелких трещинок у ногтей на подушечках пальцев я собрала нужную сумму и вскоре торжественно вошла в Антошкину комнату в бежевом кашемировом пальто. У пальто был изумительный крой, и оно очень шло к цвету моих волос. Я все-таки научилась вязать, и первым моим произведением стал белый шарф из распущенного мохерового свитера, который я подобрала у мусоропровода и тщательно отстирала. Мне было стыдно признаться в этом даже самой себе. Но с другой стороны, а почему бы и нет? Если кому-то он оказался ненужным, то мне пришелся очень кстати. Ведь собирают же макулатуру и металлолом. И перерабатывают! Если отнестись к этой ситуации философски, я не совершила ничего предосудительного.