Он протянул мне трубку, и я услышала голос Алексея:
— Иришка! С добрым утром!
— С добрым, — ответила я без особого энтузиазма. — Если оно вообще когда-нибудь бывает добрым.
— Что так?
— Ответь мне, у меня сейчас статус заложника?
— Почему ты об этом спрашиваешь? — Голос Леши слегка изменился.
— Потому что я хотела выйти, но не нашла своей одежды, — смиренно пояснила я и услышала в ответ хохот.
— Оглянись, — попросил Леша.
Я оглянулась и наткнулась на бесстрастное лицо Андроника.
— Ну, — не поняла я, — оглянулась.
— Ты видишь коробки? — поинтересовался Леша, будто мы проводили эксперимент по телепатическим способностям и он пытался угадать, что находится рядом со мной, хотя никогда прежде здесь не был.
— Вижу, — согласилась я и наконец поняла, что он хочет этим сказать.
— Ты свободна, пленница! Но мне не хотелось бы возвратиться в дом, из которого ты ушла. Дождешься?
— Дождусь, — ответила я. — Только мне нужно выйти на часок.
— Далеко?
— А говоришь, я свободна.
— Ну ладно, возьми ключ у Ника и запомни хорошенечко адрес.
Ник ушел, порекомендовав заглянуть в холодильник и приготовить себе обед.
— Анна Макаровна придет завтра. Тебя не затруднит необходимость поухаживать за своей персоной? — спросил Андроник, и я на его вопрос ответила вопросом:
— А кто такая Анна Макаровна?
— Домработница.
— А-а… — кивнула я и заперла за Андроником дверь.
18
— Ларочка! Миленькая! — надрывалась я в звуконепроницаемую трубку. — Здравствуй!! Алло! Ты слышишь меня?
Из потрескивающей, как поленья в камине, бездны донеслось ликующе-восторженное Ларкино щебетание:
— Ирочка! Я так и знала! Так и знала, представляешь?! Я уже два месяца здесь не была, а сегодня, думаю, дай зайду. И вот, зашла только! И-ирка! Иру-уха!! Где ты?
Слезы умиления заволокли передо мной очертания кабинки. Вот так сюрприз! Я знала, что Ларка будет рада услышать меня, но такой восторг, такая прорва эмоций! Я замолчала, пытаясь справиться со своей телячьей сентиментальностью, но Ларка этого и не замечала. Чем она хороша, так это тем, что ее никогда ни о чем не надо спрашивать. Она сама все расскажет в течение пяти минут, мне остается только слушать и не перебивать.
— Ирочка, — неожиданно четко, будто Ларка переместилась в соседнюю кабинку, услышала я ее голос, — я вышла замуж.
— Да ну? — искренне удивилась я.
— Да! Да! А твой Кирилл развелся, и его Хельга навсегда укатила за бугор. Он сам развелся. Сам разделил квартиру и живет теперь в однокомнатной. Сейчас он работает художником.
— Кем? — Я, потрясенная таким немыслимым перевоплощением, широко раскрыла глаза.
— Он на могильных плитах выбивает портреты покойников и эпитафии. Да! Представляешь?! У него куча постоянных клиентов.
Я рассмеялась такой несуразице.
— Это что, одни и те же клиенты постоянно умирают?
— Нет, ну как ты не понимаешь? Это, как семейный врач, на несколько поколений работает. Ясно?
— Не совсем, Лар, но это не так важно.
— А у меня умерла тетка, — внезапно сменившимся тоном огорошила она.
— Что? — растерялась я от такой неожиданной вести.
— Да. — На миг Ларка замолчала, но тут же, как ни в чем не бывало, продолжила: — Мы ее похоронили, и Кирилл изготовил замечательный памятник. Такой красивый! Приедешь, обязательно покажу.
— А что с ней было?
— С кем? — словно не поняла Ларка. — С теткой? Не знаю. Она умерла, когда я была в Будапеште. Числа пятнадцатого, что ли.
— Сентября? — Создавалось впечатление какой-то непоправимой ошибки. На душе стало тускло и тошно.
— Ну да. Семнадцатого похоронили.
Мы помолчали, и наконец я решилась спросить о главном, собственно, из-за чего звонила:
— Лар, как там мои?
— Нормально. Мать сдала, правда, отец стал такой… Ну… Сутулый, что ли. А так ничего, нормально. Они у меня все спрашивают, не знаю ли я что-нибудь о тебе.
— А ты?
— Говорю, что не знаю, но что уверена — ты в порядке. А ты в порядке? — вдруг спохватилась она.
— Ты чем занимаешься? — не ответила я, но Ларка с легкостью переключилась на собственные проблемы:
— Я, знаешь, мешочничаю.
— Как Дед Мороз? — вспомнила я о наступающих рождественских праздниках.
— Как Санта Кактус. Все больше по заграницам. Челноком: туда — обратно. В Москве иногда бываю. Там есть такой огромный рынок. Лужники называется. Аппаратуру возим с Олегом.
— С мужем? — радостно поинтересовалась я, уже воображая, как мы вместе чаевничаем на кухне. Вот только где? Вероятней всего, в общежитии. Придется отпроситься у Леши на время Ларкиного приезда.
— Нет, это сосед мой. А муж у меня знаешь кто?
— Кто? — поинтересовалась я, предчувствуя сногсшибательную новость. И не ошиблась.
— Валера! Ты его очень хорошо знаешь, — подсказала Ларка.
— Какой?.. Валера?.. Валерий Иннокентьевич? — Я медленно опустилась на низенький стульчик и перевела дыхание.
— Ну, ты дае-ешь!
— Ира! Он такой изумительный муж! Он самый лучший муж в мире! Самый заботливый и внимательный!
— Но… Ему же сорок, — сморозила я аргумент несусветной глупости. Как будто Кирилл, друг Валеры, был моим ровесником.
— Сорок сороков из двух рукавов и один в штанах для «порки» коров, — прощебетала Ларка и рассмеялась.
— Лариска. Я больше не вынесу, — простонала я, и мне показалось, что это был стон моей собственной души. — Я хочу тебя видеть! Ты когда приедешь в Москву?
— А вот перед новогодними и поеду. Перед праздниками торговля самая бойкая. Слушай, — вдруг разволновалась подруга, — уж не в Москве ли ты обитаешь? Ну-ка, ну-ка, ну-ка…
«Заканчивайте разговор», — услышала я голос телефонистки и перебила тараторящую Ларису:
— Запиши телефон! — Я продиктовала телефон брата, но предупредила, что сама там не живу. — Ты передай номер поезда и число прибытия. Мне обязательно сообщат! Запомнила?
Ларка повторила телефон, и я только успела добавить, что это поселок Денежниково Раменского района, как короткие гудки известили нас о прерванной связи.
Душа моя, переполненная ностальгическими переживаниями, едва умещалась в теле. Сердце клокотало, и кровь со звоном билась в висках. Воспоминания нахлынули с новой необъяснимой силой, чего давно уже со мной не происходило.
Голос подруги перенес меня в такую даль и в такую боль, от которой я бережно хранила свой мир все это время, всеми способами отгоняя подлинные чувства и подменяя их искусственно создаваемой суетой.
Я жила настоящим так, словно прошлого у меня не было вовсе. Я отсиживалась в темных залах кинотеатра, в бестолковых кафешках, прокуренных и пропитанных дешевым запахом вин, я учила английский и машинопись, болтала с Антоном, изредка проводила с ним короткие вылазки в парк, Антон помогал мне забыться и уводил мои чувства все дальше и дальше, погружаясь при этом в свои — все глубже и глубже.
Картинки воспоминаний меркли, и имя Кирилла, если и возникало в них, то глубокими вечерами на грани реальности и сновидений, когда оживающее подсознание вырывалось наружу, неподвластное волевым усилиям. И тогда Кирилл возникал передо мной так четко, как будто он стоял рядом, но я мысленно отмахивалась от докучливого видения, внушая себе, что не имею с ним ничего общего.
Пробуждаясь, я, как за круг спасения, цеплялась за Антона и уплывала с его помощью по волнам будничных забот, начисто и надолго забывая Кирилла.
Но вот, наконец, Антошка понял, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, и вырвался из моей цепкой хватки.
Зато тут же появился Кирилл и безжалостно поволок мое настоящее в мучительную пучину воспоминаний.
Я шла по заснеженной мостовой к дому Алексея и понимала, что Кириллу нет места в моей жизни.
«Я решил влюбиться, — заявил мне Антон, и теперь мне показалось, что в его решении есть своя доля логики. Если постараться поточнее перевести это его заявление на обычный язык, то можно просто сказать: «Я хочу разлюбить».