Когда я снова пришла в себя, то услышала рядом с собой спокойный, уверенный голос мужчины. Мне сразу представился большой, широкоплечий темноглазый брюнет. Он показался мне красивым и сильным, и я успокоилась.
— Ирочка, здравствуйте. Меня зовут Владимир Николаевич, я ваш врач.
Я кивнула головой в знак того, что хорошо слышу его. Мне хотелось попросить его, чтоб он никуда не уходил, чтоб он объяснил, что со мной происходит и где я нахожусь, но вместо этого я еще раз кивнула головой и снова простонала.
— Не шевелитесь, сейчас вам сделают укольчик, и вам станет легче.
И действительно, нежные мягкие руки прикоснулись к моему телу. Я почувствовала легкий укол. Запах медицинского спирта донесся до моих ноздрей, и я наконец-то поняла, что нахожусь в больнице.
— Боль-ни-ца? — в три приема выдохнула я свой вопрос, раздробив его, чтобы мне не пришлось делать больших глотков воздуха.
— Больница, — согласился Владимир Николаевич.
— Что?.. — хотела я поинтересоваться, что со мной, но Владимир Николаевич положил ладонь на мою голову и попросил:
— Не говорите пока ничего. Вам нужно отдыхать, а я зайду попозже. Договорились?
Я снова кивнула и услышала, как Владимир Николаевич встал и вышел. Потом, уже из коридора, его властный голос все так же уверенно, но более громко и требовательно произнес:
— Вы к Деминой? Приятель? — Он немного помолчал, а потом решительно заявил:
— Нет, молодой человек. К Деминой нельзя. Она в тяжелом состоянии, и ей следует отдохнуть…
— Вы хотя бы передайте ей… — услышала я встревоженный голос Антона, и сердце мое радостно подпрыгнуло.
— Передачи ей сейчас ни к чему, — возразил Владимир Николаевич.
Я попробовала следить за нитью разговора и дальше, но голова моя заполнилась шумом, и, разобрав обрывок последней дошедшей до моего сознания фразы: «Вещичку, пожалуйста… Это ее талисман», — я снова погрузилась в сон.
Я скользила на коньках по льду замерзшего пруда. Вокруг меня было много людей в необычных одеждах «ретро». Я стала всматриваться в них, и, чем больше я в них всматривалась, тем большее недоумение овладевало мной. Люди эти были словно из довоенного фильма. Коньки, накрученные на валенки при помощи веревок и палок, смешили меня, но смеяться я не могла, я не могла даже дышать, но мне это было и не нужно. Я чувствовала себя вполне комфортно без обычного ритма вдохов и выдохов. И очень скоро я перестала обращать на это внимание. Смешные вязаные шапочки, толстые трикотажные костюмы с начесом, длинные шерстяные юбки и кокетливый флирт вернувшихся в юность бабушек и дедушек поражали меня до глубины души, но и это скоро стало для меня обычным. Лишь то, что я не могла устоять на своих «снегурках» в колючем и большом, не по размеру, тулупе немного раздражало меня.
Я делала пару шагов и падала, каждый раз больно ударяясь о лед то коленом, то локтем, то головой. Мне стало стыдно, что я так неуклюжа и неповоротлива, и я решила отойти от людей подальше. В самый тихий и темный уголок замерзшего пруда.
Впрочем, я бы могла кататься и здесь, потому что никто, совершенно никто, не обращал на меня никакого внимания. Даже когда я, больно ударившись головой, провалялась на холодном льду несколько минут, ни одна живая душа не предложила мне помощь.
Все проезжали мимо так, будто я была невидима, но все равно мне было неприятно, что вокруг столько, пусть и не замечающих меня людей.
Ковыляя подальше от круговорота катающихся, я неожиданно для себя обнаружила, что, чем дольше я иду, тем больше становится пруд. Будто водоем раздвигается так, что берег пруда нисколько не приближался, а, наоборот, становился все дальше и дальше.
Я испугалась, стала бежать, выворачивая на ходу ноги и проваливаясь в глубокий снег. Вдруг нога моя неловко подвернулась, и я заорала от нестерпимой боли.
Кто-то схватил меня за ногу снизу и стал дергать.
— Помогите! — кричала я, но так как дыхания не было, то и воздух не проходил через голосовые связки. Но я все равно раскрывала рот, пытаясь выговорить это слово: — Помогите!
За ногу дергали и дергали. Все сильнее с каждым разом, все свирепей. Но в одно прекрасное мгновение, когда я уже думала, что вот-вот потеряю сознание, боль неожиданно прекратилась, и на том месте, где только что была нога, образовалась зияющая пустота.
Я проснулась. Перед глазами, как и прежде, стояла мутная пелена, и мне трудно было сообразить, сплю я и вижу сон или уже бодрствую.
— О-о-о-бед! О-о-обед! — услышала я нарастающий, приближающийся издалека голос и поняла, что это уже не сон.
В палате было тихо. Я напрягла слух, но только сквознячок легкими крылышками порхал где-то под потолком.
«Ушли обедать», — подумала я и снова попыталась поднять руку к лицу.
На сей раз попытка оказалась более удачной, чем предыдущая. Бесчувственными, холодными пальцами я ткнула себя в подбородок. Две материи — пальца и подбородка — соприкоснулись. Но это было какое-то неживое, невнятное ощущение.
С напряженным вниманием, направленным в глубь себя, я заскользила непослушными пальцами по лицу. Ладонь наткнулась на какую-то спицу в щеке, и я невольно отдернула руку.
Снова резкая боль пронзила мое тело. Каждая мышца дала о себе знать, но я собрала всю волю в кулак и, как ребенок стремится ощупать и засунуть себе в рот всякий предмет, попадающийся у него на пути, так и я миллиметр за миллиметром исследовала свое тело.
На глазах обнаружилась повязка, на груди, животе и бедре левой ноги большие марлевые заплаты и какие-то приспособления. Я легонечко нажимала на ткань и вслушивалась в свои ощущения. Реакции были слегка заторможены, но каждый кусочек кожи отзывался на прикосновение руки.
Наконец я добралась до правой ноги, и меня охватил страх. Ноги не было. Нет, пальцы уткнулись во что-то упругое и плотное, но это «что-то» никак не реагировало на нажим.
Я стала пощипывать, царапать, выворачивать собранную тремя пальцами кожу. Слезы навернулись мне на глаза, и, совершенно обезумев от отчаяния, я поняла, что этой ноги у меня больше не будет.
«Калека, калека, калека…» — билось у меня в висках.
Слезы хлынули из забинтованных глаз. Я подумала, что лучше было умереть, чем остаться безногой уродиной. Лучше бы… Неожиданно я вспомнила о Нике, и моя собственная персона отодвинулась для меня на задний план.
Постепенно я припоминала все, что предшествовало несчастью. Каждое мгновение проплыло перед моими глазами, каждый звук возник из пустоты оборвавшейся памяти.
«А ты уже знаешь, что Леша крестный моего сына?» — услышала я и явственно увидела игривый, обворожительный взгляд неунывающего Ника. Вспомнился его профиль, когда на одной из вечеринок Ник пригласил меня на танец, и мы, весело смеясь, трясли телами, долбая современное «диско».
Загорелый, темноглазый, в отличной спортивной форме…
«Держись!» — неожиданно возникло в моих ушах его последнее хриплое восклицание.
Потом я с отчетливой ясностью вспомнила свой бредовый сон, который приснился мне в тот роковой день. Его последний фрагмент, когда я видела уходящую фигуру и, срываясь в черную пустоту, кричала: «Ник, не уходи!»
Он помахал мне рукой и исчез. Неужели?..
Я молила Бога, чтоб хоть кто-нибудь вошел в палату. Бог услышал меня. Дверь открылась, и кто-то медленно, пришаркивая, подошел к моей кровати и осторожно поправил одеяло.
Я подняла руку. Этот кто-то взял мою ладонь в свою и крепко сжал ее.
— Ты? — невольно спросила я, шестым чувством угадав в вошедшем Лешу. Воздух с шипением прошел сквозь скрепленные шиной челюсти, но Леша понял мой вопрос.
Он склонился надо мной и потерся шершавой, давно не бритой щекой о мою бесчувственную кожу.
— Ирочка, Иришка… — шептал он и раскачивался из стороны в сторону, словно медитирующий индийский йог. — Иришечка…